Владимир Колотенко - Любовь? Пожалуйста!:))) (сборник)

– Ты бы больше занимался своим бомжом…

Ах, Настенька, милая моя Настенька…

Она ревнует меня к Егору. Я виноват, я, правда, виноват. Я недостаточно внимателен к ней, сух, а иногда и груб. Я не помню, когда дарил ей что-нибудь. Боже, как она любит подарки! А где мои каждодневные розы, без которых она просто жить не может? Я признаю свою вину.

– У тебя прелестные ножки, – шепчу я ей на ушко, – и ноги, и руки, и глаза, и губы… Ты же знаешь, что нет на свете женщины…

Как же она пропахла дымом! Вообще курить в нашей спаленке – это уже чересчур.

– Что там у тебя в институте, – спрашиваю я, – как дела?

– Ладно, – говорит она, – давай спать…

Только после полуночи, когда моя Настенька утихает, сладко дыша во сне, я тихонечко сползаю на пол и, ступая босиком по паркету, не накинув даже халата, иду в свой кабинет: привет, бомж! Я бы назвал его Егором.

Натянув штаны и накинув на плечи куртку, я включаю настольную лампу, усаживаюсь за стол. А где очки? А где мои войлочные тапки?

Есть и еще вопросы, на которые я тщетно ищу ответы: скажем, когда это Настенька научилась так лихо обращаться с сигаретой? Она ведь терпеть не могла табачного дыма. “У меня красивые ноги?”

– это для меня вопрос вопросов. Почему она его задала? Кому еще приглянулись ее прелестные ножки? Ну да ладно… Мой бомж… Привет, бомж! У меня уже есть первая фраза. Сочная, звонкая, емкая, властная… Что дальше?

Половина третьего…

Я снимаю очки, закрываю глаза, сижу какое-то время без движения, затем беру сигарету. Хочется есть… По пути в кухню я заглядываю в зеркало. Мне не нравится и мое обмякшее, сонное, одутловатое лицо с черными кругами под глазами, и мой маленький курносый нос, сытые губы… А на что похожи мои глаза? Маленькие, злые, невыразительные и потухшие. А этот подбородок, тяжелый и обвисший. Я не нравлюсь себе. А Настеньке? Бутерброд с колбасой, крепкий чай с кексиком, кусочек сыра… Этого мало. Еще чаю и бутерброд с маслом… Теперь можно и закурить. Я иду к себе…

Итак, значит: Соль подай…”

У меня ведь уже написано несколько строчек. “В правой руке Егора нож, в левой – вилка. Он кладет их на скатерть и берет мясо рукой…”

Я назову его Егором.

А как я назову свою героиню? Ксенией? Или Юлей? Может быть, Настенькой? Не могу же я оставить Егора без женщины. Мне трудно представить себе, что этот хромой бомж может нравиться женщинам. Попытка представить себе Егора в постели с женщиной, дурно пахнущего и хромого, вызывает у меня легкую усмешку.

“Своими длинными, крепкими, с кустиками черных волос, грубыми пальцами, – пишу я, – он берет мясо кусочек за кусочком, отправляет в рот и с наслаждением жует, прихлебывая из кружки. Я вижу, как в такт движениям челюсти дергается его борода, а веки его чуть прижмурены в удовольствии, как у наевшегося кота. Затем он тщательно облизывает палец за пальцем и, наконец, берет салфетку”.

Я не видел этого, но примерно так представляю себе Егора. Обыкновенно люди с таким, так сказать, имиджем, обиженные судьбой и не пригретые Богом, с удовольствием рассказывают о себе, своих обидах, ищут собеседника, делятся сокровенным… Он скрытен. Что ему скрывать?

Сколько раз я давал себе слово бросить курить. Нужно встать, распахнуть окно… Светает. Пятый час утра, пора спать. Что меня еще волнует: как лихо Настенька обращается с сигаретой. Когда она успела этому научиться? Я совершенно потерял Настеньку… Ладно, решаю я, никуда не денется мой Егор. Пора спать. Моя Настенька уже мирно дышит. Оголенное плечико я прикрываю махровым одеяльцем, снимаю штаны и сам ныряю под одеяло. Как приятно пахнут ее волосы, ее кожа… Настенька лежит совершенно нагая, голенькая… Боже, какое все-таки это счастье!

Я беру свою Настеньку, беру голенькую, сонную и просто тающую, таящую в себе тихое блаженство. Ах, Настенька… Дался мне этот хромой бомж. Наваждение какое-то. А моя Настенька, ах, проказница! все еще в осаде дивных снов, пробуждается только своей юной плотью, сладко постанывая и что-то тайное лепеча своими прелестными губками. Что же ей снится? Какая тайная сила набрасывает ее на меня сонную, с закрытыми спящими ресницами? Тайная сила инстинкта?

Никакие потуги воображения не сравнимы с пастелями живой жизни. Нужно быть сумасшедшим или просто гением, чтобы соперничать с творчеством всевышнего. Я не гений (и, конечно же, не сумасшедший), и мое утлое воображение нуждается в подсказке. Всю неделю вечерами я пишу, читаю, рассказываю Настеньке о Егоре, приучая ее к мысли, что он уже входит в наш дом, живет с нами, на что она по-прежнему морщится, покуривая. Но и привыкает. Бывает, что она даже не слышит меня, и меня это не обижает.