Роман Сенчин - Любовь, или Не такие, как все (сборник)

Дверь открылась. Понятно, кто был на пороге. Ближайший к двери взбешенный брат тут же подскочил выставлять поэта.

Прислонясь к дверному косяку, поэт поделился:

– Брат, брат, а мне ведь в шапку насрали. Шапку я, конечно, выбросил…

Брат замер, а Пафнуша сел на кровать, прижавшись к подушке.

Начало лета. Открыты двери в комнатах общежития, и нечего брать студентам друг у друга. Заходи кто хочешь куда хочешь. Ты заходил. И к тебе заходили, Пафнутий, житель общежитья. Но в основном заходил ты, ты, ты… И кого же ты так достал, поэта или прозаика ты взбесил? И он, как и прочие, тоже не смог поднять на тебя руку. Как он был зол, когда влетел в твое жилище среди лета, лихорадочно соображая, как тебе отомстить. Попалась ему твоя знаменитая шапка. Как он был изощренно изобретателен. Да он дьявол!

Он узнал меня без самнитских простыней (играть в отчаяние тех, кого покоряют, а он не сдается, к ночи стало трудно). Назвал сестрой и спросил про Анну. Которая готовилась к зачетам самостоятельно и по общежитиям не ездила. Сказать, что любит ее, не успел – добрый гений нашего времени поднес ему чаю.

Пафнуша с кружкой скоро ушел, мы договорились валить шапку на кошку. Мало ли в Бразилии кошек, которым не нравятся поэты.

На Древний Китай и Японию ночи нам уже не хватило. Я до сих пор не знаю, что там у них происходило в древности. На пересдаче у меня о них не спросили. В Рим, все в Рим. Инна Андреевна не давала времени на подготовку к вопросам, она усадила троих перед собой и принялась перекрестно метать в нас дротики вопросов: итоги Третьей Пунической войны; реставрация Кэмму и война двух династий; особенности Второго триумвирата…

В момент, когда мне нужно было поведать о Законе Двенадцати таблиц как основе римского законодательства, открылась дверь, и в нее робко заглянул поэт Пафнутьев. Может, он искал свою шапку, может, однокурсников, неизвестно. Просто обвел ясным взором пространство и исчез. Нас он не узнал. Но я взяла и засмеялась.

Дурносмехи и Инна Андреевна – вещи несовместные.

Если бы Инна Андреевна знала про шапку, она смеялась бы вместе со мной.

Но я получила зачет. Закон Двенадцати таблиц, законная роспись в зачетной книжке. Рим-батюшка спас меня.

И я училась дальше. Поэт Пафнутьев все так же изредка появлялся в коридорах, видели его и на улице, и в институтском скверике, и в общежитии. Шапка зимой на нем тоже была – я специально обратила внимание на Пафнутьева в холода. Мех и покрой шапки остались прежними. Пальто тоже.

Поэт не менялся. Таким и уехал в свой родной город.

Когда он попался мне в Москве через много лет, была теплая осень. Пафнуша никогда не знал, как меня зовут, сейчас он сократил и «сестру», просто поинтересовался, как там Анна, слышно ли что. Хороший, милый, очень коротко рассказал, что был пономарем, звонил в колокола. Есть у него семья, нет, я не узнала. Что ему Анна? Он спрашивает о ней только меня – или долбает ею всех, кто в его памяти относится к нашему курсу? Если это любовь, почему ты к ней ни разу не подошел, Пафнуша? Или подошел, сказал – но точно так же не вовремя, чудно и странно?

От Иванкина всегда пахло оружием, потому что он был капитаном и частенько упражнялся в стрельбе из пистолета. Кроме того, Иванкин обожал скрипеть ремнями и сапогами и есть донельзя горячую пищу. На завтрак Вера раскаляла ему в железной миске щи, а к ужину подавала клокочущую на сковородке курицу.

Съев все поставленное перед ним, Иванкин опорожнял стакан смертельно горячего чая и короткими своими пальцами вытирал рыжие жесткие усы. Таким Иванкин был и пять, и десять лет назад, и даже пятнадцать, когда, еще будучи курсантом военного училища, начал встречаться с Верой. Уже тогда он пах оружием и обожал горячую пищу.

Обычно он приходил к Вере в маленький домик, где та жила с матерью, обедал, звал гулять по набережной или смотреть кино. После прогулок или просмотров фильмов Иванкин провожал Веру домой, а сам отправлялся на службу. Там он участвовал в маршах, совершенствовал шаг и пополнял голову знаниями, а походку – новыми скрипами.

Они расписались в мае, за месяц до выпуска Иванкина из училища. Через год Вера родила сына, через два Иванкину присвоили звание старшего лейтенанта.

Еще через год сын утонул в луже: в гарнизоне, где они жили, было много луж.

Прошло еще несколько лет, и Иванкину присвоили звание капитана. Он ожидал майорскую звездочку и требовал, чтобы Вера родила еще кого-нибудь. А ей это никак не удавалось.