Герд Фукс - Час ноль

Не хвастая, скажу: я добился прекрасных результатов. И меня не раз за это благодарили. Прекрасный был, например, миг, когда фройляйн Винтер преподнесла мне собственноручно связанный ею коврик. А господин Эберт, тот самый учитель музыки, курил, должен я вам сказать, превосходные сигары, и доктор Шпехт, который поначалу столь кисло здоровался со мной, принес мне как-то тайком бутылочку коньяку. Я часто находил кое-что на своем письменном столе. Маленькие дары любви, знаки внимания, проявленные неизвестными почитателями. В конце-то концов, педагоги относились ко мне трогательно. Но надо сказать, что у меня внизу было уютно, стоял там диванчик. Они могли поболтать о том, о сем. Не говоря уж о моих уборщицах. И тем не менее: Quidquid id est, timeo Danaos et dona ferentes [55] Что бы то ни было, но я боюсь данайцев, дары приносящих ( лат .) — цитата из «Энеиды» Вергилия. Слова, произнесенные жрецом Лаокооном, призвавшим своих сограждан остерегаться деревянного коня, оставленного у стен Трои данайцами. .

И тут Хаупт догадался, кем был в школе унтер-офицер Паулиг. Он был привратником.

— А сам педагог недооценивается, — продолжал унтер-офицер Паулиг. — Он, педагог, облагораживающий человека, не имеет права быть благородным. Понимаете, что это означает? Я же вижу ненависть в ваших глазах. Знаете, как одинок бывал я временами? Я говорю о подлинном трагизме. А от трагического до великого один шаг. Все. Свободны.

Рекрут Хаупт вытянулся по стойке «смирно», выполнил безупречный поворот и зашагал через весь казарменный двор, в грязи с головы до ног, так что его едва ли бы кто узнал.

Отец Дорлис Рёш владел строительной фирмой. Сейчас эта фирма строила казармы для американцев. Дела Дорлис Рёш шли прекрасно.

Она понимала, что приближается золотое время. Специально изучала экономику и организацию производства. Отцовской фирмой Дорлис управляла одна. Костюм сидел на ней в обтяжку. Судя по всему, она чувствовала себя в своей тарелке. Костюм и правда сидел на ней в обтяжку.

В конце сорок четвертого их с матерью все-таки эвакуировали, и лишь в конце сорок пятого они вернулись назад. Три раза она писала Хаупту, но, должно быть, все письма затерялись. Хаупт утверждал, что писал ей четыре раза. Впрочем, этого пункта она больше не касалась. Как бы то ни было, она теперь здесь, а прошлое пусть останется в прошлом.

Два ее письма и в самом деле потерялись. Но третье дошло. Вот уже полгода оно лежало на письменном столе Хаупта. Признаться в этом он был не в силах. Он был не в силах признаться, что забыл свою невесту, что забыл, как в канун рождества сорок первого года обручился с ней в большом мрачном бюргерском доме во Франкфурте.

Нельзя сказать, чтобы унтер-офицер Паулиг был недоволен рекрутом Хауптом. Разумеется, рекрут Хаупт был не очень хорошим солдатом, но и не вечным нытиком, недотепой, и вообще ничто не мешало послать рекрута Хаупта, человека с высшим образованием, в офицерскую школу. Но рекрут Хаупт не умел громко командовать. Его направили к полковому врачу. Голосовые связки и гортань были у него в полном порядке, так что унтер-офицеру Паулигу пришлось еще раз провести воспитательную беседу с рекрутом Хауптом.

Осенью сорок первого полк, в котором служил Иоахим, перебросили на Восточный фронт. Прощаясь, он сказал:

— Я знаю, что не вернусь.

Хаупт ничего ему не ответил. Он солгал бы, начни он возражать.

Между тем германские армии под Москвой лежали в летней форме в снегу. Письма от Иоахима приходили все реже. Пункты отправления перемещались все дальше на восток. Он описывал ландшафты, облака, дождь, упавший с дерева листок. Он прощался. А Хаупт стоял на казарменном дворе и пытался отрабатывать командный голос.

Это Дорлис хотела, чтобы они обручились. Полку Хаупта тоже предстояло отправиться на Восточный фронт. Когда он приходил к ней, они бросались в объятия друг другу, цеплялись друг за друга, сжимали в объятиях, словно перед смертной казнью. Вот так и дошло до того рождественского вечера, того ужина, который должен был считаться помолвкой, они сидели втроем за большим, празднично накрытым столом, вид у них был потерянный, и, о чем говорить, они не знали.

— Вы же не дурак, — убеждал Хаупта унтер-офицер Паулиг. — Ваш полк отправляют на Восточный фронт. Там теперь зима. Вы понимаете, что это такое? Сейчас остаться в офицерской школе — это значит просидеть зиму в тепле, вы понимаете? А теперь кричите во все горло — я хочу быть офицером.