Герд Фукс - Час ноль

— Ни одной кастрюли, — сказал Хаупт.

— Но ведь на кухне полно кастрюль.

— Их все заняла старуха.

Георг отправился на кухню.

Соседка сидела за столом со своим выводком. Они только что отобедали.

— Кастрюли, в которых вы готовите, наши, — сказал Георг. — И чашки, из которых вы пьете, наши.

И вдруг он начал хватать все со стола. Составил тарелки стопкой и сунул ее брату, совершенно потерявшему от изумления дар речи.

— Неси к нам.

Фрау Янковски следила за ними, раскрыв рот. Они вынесли из кухни почти всё. На письменном столе громоздились кастрюли, сковородки, столовая посуда и приборы. В ванной они тоже произвели раскопки. Георг вторгался даже в комнаты, оглядывал все и забирал то, что считал их собственностью. Никто ему не сопротивлялся. В такой мере уважение к собственности еще не было подорвано.

— Отныне вы должны просить разрешения, если хотите чем-либо пользоваться, — заявил Георг.

Форма обхождения с ними обитателей дома резко изменилась в лучшую сторону. Теперь к ним стучали, просили разрешения взять тот или иной предмет, приносили взятое с благодарностью назад, и, главное, приносили в чистом виде, поскольку Хаупт частенько возвращал взятую посуду, объявляя, что она грязная, и грозя лишить виновника права пользования. Георг между тем искал следы остального домашнего имущества. И что только ни находил, забирал со собой без комментариев. Так постепенно им удалось собрать значительную часть своих вещей, и комната Хаупта походила теперь на склад магазина хозяйственных товаров, а точнее, на лавку старьевщика. Отыскалось даже кое-что из родительской одежды. Как-то раз Георг встретил фрау Янковски в материнском платье. Он заставил ее снять платье и вернуть ему. После этого он проверял белье на веревках, а также корыто с замоченным бельем. К тому же он теперь присматривался, в чем ходили обитатели дома. Но толку от этого было мало.

Что радовало Хаупта особенно, так это необычная осмотрительность фрау Янковски, которую постепенно обрели и ее сыновья. Они старались не встречаться с Хауптом, а их мать вела себя теперь куда тише, она как-то сгорбилась, ходила приниженная. Большое облегчение, считал Хаупт. Во всяком случае, за их дверью стало значительно спокойнее, а иногда он даже слышал, что фрау Янковски вмешивалась, когда сыновья готовы были сцепиться.

— А ну-ка тише. Господин Хаупт работает.

Большую часть кастрюль и вообще всякой посуды Хаупт вскоре опять выставил в кухонный шкаф для всеобщего пользования. Постоянные просьбы соседей изрядно ему надоели. Зато он ревниво берег остаток, который никому больше не одалживал. Не потому, что предметы эти имели какую-то особую материальную ценность. Дорогой розенталевский сервиз все равно украли. А то, что он тщательно сберегал в книжном шкафу, были всего лишь отдельные предметы: суповые миски, блюда, чашки, кофейники, сахарницы. Все — различного стиля, но у них было общее — все они были с дефектами. У одних чашек не было ручек, у других они были приклеены. У одних мисок отбиты уголки, другие склеены. И у всех без исключения кофейников отбиты носики.

Но эти повреждения числились отнюдь не за теми, кто пользовался посудой сейчас. Большинство из них существовало с незапамятных времен. Отбитые места пожелтели, клей в трещинах потемнел. Хаупт точно знал, кто нанес фарфору такой непоправимый ущерб. Конечно же, не фрау Байсер, не Георг, не отец и не он сам. Кто постоянно задевал за все углы, что-то опрокидывал, у кого вечно все валилось из рук, кто беспрерывно разбивал дорогой фарфор, кто за многие годы перебил целые горы фарфора, кто совершенно не умел мыть посуду, чтобы из кухни не доносился звон, у кого нужно было как можно быстрее брать все бьющееся из рук, кого, если уж на то пошло, вообще нельзя было допускать к стеклу, так это Шарлотту.

Увидев вновь всю эту разбитую посуду, Хаупт растрогался. О Шарлотта! Ведь кое-когда они и в самом деле называли ее по имени. Даже Георг уже в восемь лет обращался так к матери.

— Шарлотта, опять? Шарлотта, будь же внимательней. Что я тебе говорил, Шарлотта. Я же знал, что так будет. Шарлотта, ты никогда этому не научишься.

— Вы правы, — кричала в таких случаях Шарлотта Хаупт. — Не знаю, в чем дело, но тарелки просто прыгают у меня из рук.

А они все умели обращаться с фарфором и стеклом. Ни у кого из них никогда ничего из рук не выскальзывало. И несмотря на это, они были к ней снисходительны, когда что-нибудь снова разбивалось. Больше того, этот ожидаемый звон и грохот выметаемых осколков были постоянным и надежным источником юмора и хорошего настроения, они вызывали такие взрывы веселости, что у Шарлотты Хаупт уже заранее начинали дрожать руки, когда предстояло вытирать посуду.