Раймон Кено - Суровая зима

Назавтра пришло сообщение, что «Забелия» потоплена вблизи Гавра немецкой подводной лодкой. Писали, что большинство пассажиров спаслось. Леамо не сомневался, что Хелена в их числе. Он привык к бедствиям. Только бедствия и знал в жизни. Бывает, что из них выходишь живым и здоровым.

Хелена жива и здорова.

Это казалось ему очевидным: Хелена жива и здорова. Хелена!

Хелена. Хелена.

Хелена.

Все вокруг поносили немецкое варварство: мол, гады какие — потопили госпитальное судно. Леамо помалкивал: он считал, что нужно немало отваги, чтобы вблизи французских берегов потопить судно, охраняемое военными кораблями.

Сказавшись совсем больным вышестоящему начальству, Леамо после обеда был отпущен на все четыре стороны. До кладбища он доехал на трамвае. Остановился у могил англичан, прочитал названия полков. Дальше шли надгробья украшенные арабскими письменами. Совершая свою познавательную прогулку, он не торопился. Суровая зима. Деревья стояли голыми. Если что цвело, так лишь бумажные цветы, прицепленные к крестам.

На одной гранитной плите было выбито несколько золотых имен: Зеферина Леамо, Эводия Леамо, Эмилия Леамо. Мать, жена, невестка (первая!). Он обнажил голову, скрестил руки и в этой позе неподвижно застыл перед камнем. Он не молился, но все же плакал.

Он стоял долго. Было холодно.

Минут через десять, он утер глаза, перекрестился, покрыл голову и пошел к выходу. В свежеразрытой яме трудилось двое могильщиков. Леамо подумал: скоро и месье Фредерик растянется в могилке. И поделом — он ведь так жаждет пожертвовать жизнью во имя родины.

Леамо коротко хохотнул.

— Месье лейтенант, — обратился к нему один из гробокопателей, — знаете, чья это могила?

— Понятия не имею.

— My д'Ака. Того самого, знаменитого комика из Фоли-Бержер. Вот это был, доложу вам, комик! Собственными ушами его слышал. А вы, месье лейтенант?

— Не приходилось.

— Это он пел:

Пускай глупа тво-оя мила-ашка,

Но к ней любо-овь твоя умна-а.

Вот это, доложу вам, комик!

Но Леамо мог стерпеть только молчаливых кинокомиков. Он повернулся к могильщикам спиной и, не попрощавшись, покинул кладбище.

Шаг Леамо был скорым и уверенным. Он вдруг вспомнил, что начались рождественские каникулы, значит, он сможет сводить Аннетту в кино.

Открыла старшая сестра Мадлена.

— Здравствуйте, Бернар, — поприветствовала она. — Ну что, неплохо тогда побесились?

— Еще бы. Отменно.

— Знаешь, — продолжала сестра, — можешь меня поцеловать. В тот вечер ты не стеснялся.

Леамо подчинился.

— Кстати, — сообщила Мадлена, — мне это довольно приятно. Да и вообще ты мне нравишься.

И поинтересовалась:

— Ты женат?

— Нет.

— А подружка есть?

— Нет.

— Небось случайные бабы.

— Нет.

— Тогда я тебя не понимаю. К сестренке не липнешь, не извращенец.

— Я целомудрен, — сообщил Леамо.

— Вот те на! — изумилась Мадлена. — Не можешь что ли? Классная шутка!

— Сам не знаю, — прыснул Леамо. — Тринадцать лет не пробовал.

— Не может быть! Врешь!

— Чистая правда.

— И тебе никогда не хочется?

— Хочется. Влюбился в одну англичанку. Но теперь она уехала и все кончено. Кончено.

Он подумал: «Даже неизвестно, жива ли она» — но промолчал. Мадлена разглядывала его, как диковинку. Она находила Леамо милым, красивым и трогательным. Ее даже не интересовало, что он мелет.

Короче, они переспали.

К трем часам улица Казимир-Перье стала белым-бела от снега. Мадам Дютертр, завязав платок на своей тощей груди, высунулась наружу, дабы полюбоваться зрелищем скудного и обезлюдевшего мира. И тут она увидела Леамо.

— Вот сюрприз! — вскричала мадам Дютертр. — Полтора месяца носа не кажет. Надеюсь, не болели? Наверно все из-за ваших любовей.

— Признаться, да, — ответил Леамо с улыбкой.

— Ну-ка расскажите.

— В общем-то я для этого и пришел. У меня для вас парочка новостей. Первая: я помолвлен.

— Ого! Примите мои поздравления. С кем же?

— С девицей Руссо, — применил буржуазный оборот Леамо. — Она из скромной, очень скромной семьи. Можно сказать, рабочей, — смущенно закончил он.

— Мезальянс, месье Леамо?

— Ну уж прямо, — усмехнулся Леамо, — я ведь тоже не князь. Я ее люблю, а это главное.

Мадам Дютертр подозрительно на него взглянула.

— А что думает ваш брат?

— Мы не очень-то обсуждали. Война. Мне на фронт, значит, все позволено.

Мадам Дютертр промокнула глаза.

— На фронт! Сколько новостей сразу. Лучшие вам пожелания, месье Леамо, Бернар! Позвольте называть вас Бернаром. Мне будет одиноко без вас.