Раймон Кено - Суровая зима

— А вы и рады? — спросила Тереза.

— Разумеется.

— А как же девушка в форме?

Он уставился на ее ухо, на три четверти прикрытое волосами, так что торчал лишь тоненький розовый ободок мочки.

— Не смотрите на меня так.

— Извиняюсь.

— Она больше не хочет вас видеть?

— Видеть-то хочет, а вот спать не желает.

— О, Бернар! — воскликнула Тереза. — Как грубо!

— Я ее люблю, — шепнул он Терезе. — Но через месяц любовь умрет, сгорит дотла. Бушует пожар, все, что встречается на его пути, он сжигает дотла. И стоят огромные сожженные леса, куда уже больше не вернутся птицы.

Как это красиво и грустно. Тереза вздохнула. Она чувствовала, как по ее телу бегут волны по направлению от уха к матке. Мадам Дюпланше обрушилась на них, как огромная стрекоза. Бернар встал и вежливо предложил ей свой стул. Потом извинился. Затем откланялся.

Тут же еще кто-то откланялся. Наконец все разошлись. Спальня Леамо-старшего. Тереза читает в постели.

Сенатор переодевается ко сну.

— Разузнала, что за дети? — интересуется он.

— Нет. Но, видимо, дети его фронтового товарища. Того убили, а Бернар теперь вроде как их опекун. Он мне еще кое-что рассказал.

— Что же?

— Собирается на фронт.

Сенатор задумался.

— Ему это пойдет на пользу. Сегодня он был несносен.

Тереза снова уткнулась в книгу. Сенатор полез под одеяло. Пододвинулся к ней.

— Отстань, — сказала Тереза.

На следующее утро Леамо все никак не мог допить чашку кофе с молоком и толком намазать хлеб маслом.

— Месье опять нализался, — предположила наблюдавшая за ним Амелия. — Теперь все мозги в раскоряку.

— Отвяжись от меня, — рассеянно промычал Леамо. Голова у него была как раз бодрая, легкая и даже малость пустая. За обедом он ел так же неохотно как за завтраком.

— Вам бы, месье, слабительного, — посочувствовала Амелия.

— Да отвяжись, прошу тебя.

После обеда он нашел предлог навестить военную базу. Мог бы я повидать мисс Уидс? Это невозможно, вечером она возвращается в Англию на госпитальном пароходе «Забелия». Надолго? Вероятно, навсегда.

Леамо покидает базу. Он опустошен.

Опирается о столб. Спотыкается. Теперь бы ему действительно не помешала трость.

Машина мчится в порт. Первый пост. Пронесло. Второй пост. Леамо не пропускают. Ревет гудок. Винты вспенивают воду, взбивают ее как белок. Вот так уходят пароходы.

Теперь обратно в город. Автомобиль тормозит. Спасибо.

Когда Леамо добежал до края мола, «Забелия» уже проплывала между двумя дамбами. Он увидал только медленно удаляющуюся белую корму, словно призрак, шагающий по водам.

Хелена.

Хелена. Хелена.

Хелена.

Все кончено, пора домой (хорошо еще, что есть дом). Но тут является некая личность.

— Очень люблю провожать пароходы, — сообщает месье Фредерик.

И чего пристал. Шел бы себе.

— Этот караван, конечно, направляется в Саутгемптон? — поинтересовался месье Фредерик.

— В Плимут. А почему это вас интересует?

— Обожаю флот. Вы не смейтесь. Помните шутку: швейцарский адмирал?

— Дурацкий французский юмор.

Месье Фредерик весело рассмеялся.

Сознание Леамо было как никогда ясным.

— А знать какие пароходы прибывают вам тоже, небось, интересно?

— Очень, — заверил месье Фредерик.

— И что привозят?

— Несомненно, — ответил месье Фредерик. — Но я ведь нейтральный, вы можете сказать, что это не мое дело.

— А если были бы врагом, было бы ваше дело?

— Если я был бы врагом, то только не вам. Я помню нашу беседу.

— А-а!

— Вы что, больше так не думаете?

— А вы разве тоже считаете, что Германия должна решать судьбы Европы и мира?

Месье Фредерик промолчал.

— А ведь за англичанами еще должок — Жанна д'Арк, Наполеон.

— Я и сам не понимаю, как французы смогли стать союзниками тех, кто принес им столько зла.

— И обо мне, месье Фредерик, вы подумываете, как об агенте, способствующем сим великим планам.

Месье Фредерик вновь промолчал.

— Почему вы от меня утаили, что знакомы с моим кузеном Гейфером?

— Месье Леамо, — заговорил наконец месье Фредерик, — я уверен, что вы один из редких умных французов. Из тех, кто понял — только наш император и наш народ спасет Европу от английской, русской и желтой заразы. И от еврейской, разумеется. Я надеюсь, что мы вместе с вами, в меру своих скромных сил, будем участвовать в благородной миссии немецкой нации.

Чего Леамо не мог простить месье Фредерику, того что тот набился на приглашение, осквернил порог его дома и домашний очаг. Завтра он сходит на могилу жены.