Эрнест Пепин: Танго ненависти

И когда я искренне порадовалась сложившейся ситуации, услышала слова:

«Я здесь, потому что хотел пожаловаться на женщину, которая не может меня любить, и это когда мои родные края переполнены необыкновенными креольскими красавицами. Ты хочешь стать моей женой?»

Долгая тишина. Самая долгая… Она снова разъединяет нас, топит все эмоции в бездонном колодце. И снова моя судьба решается здесь, в этой плохо отапливаемой комнатушке. И снова ты улыбнулся. Я растаяла от этой улыбки. Я достала глиняный ключик, который носила на шнурке на шее, и протянула его тебе. «Этот ключик мне подарил мой отец. Сделай так, чтобы он стал ключом от нашего счастья!» Я не знаю, откуда взялась эта фраза. Я не готовила ее заранее. Я просто произнесла ее. Вот и все. С этого самого дня для нас двоих мы стали мужем и женой.

Я любила тебя, подлец! Сволочь бесчувственная! Проклятый бабник! Сволочь из сволочей! Твое страстное желание волновало меня. Когда тебя не было, я чувствовала себя опустошенной. Когда ты появлялся, я сходила с ума. Вокруг меня все тихонечко пело, все переполнялось чувствами. Я вышла замуж за книги, которые ты читал, за фильмы, которые смотрел, за музеи, которые ты посещал, за музыку твоей крови.

Мы бродили по холодным улочкам города, тихонько напевая. Ты насвистывал «Скажи, когда ты вернешься», хит Барбары Стрейзанд, а я, я отвечала старинными напевами и народными мазурками. Смех уносил нас в своих объятиях и покачивал на волнах радости, прежде чем вернуть, обновленных, в гнездышко времени. Однажды ранним утром, подернутым серо-жемчужной дымкой, мы повстречали продрогшую, старую островитянку. Она спешила к мессе. Увидев нас, дама остановилась: «Дети мои, сердце согревается, когда я наблюдаю за вами, такими счастливыми! Вы сеете вокруг себя любовь! Дивное зрелище! Я буду молиться за вас! Оставайтесь всегда такими же!» Я никогда не забуду эту пожилую женщину, которую я стала называть «крестной», ведь она благословила наш союз. Это стало первым свидетельством нашей свадьбы. Свадьбы лишь для нас двоих… Yonn a lot! [1] Один для другого! (креол.). — Здесь и далее прим. пер. Один для другого! Удовлетворенность тобой. И те, кто говорят о «соли земли», ничего не знают. Не соль, нет, жгучий перец! Неутоленный жар! Зной из зноев! Непременный и обязательный зной Юга! Бог мой, где взять слова, чтобы описать все это? Сегодня я называю тебя палачом, мерзавцем, дьяволом, но и сегодня слова ускользают, и мне приходится находить, вспоминать их, ведь мы всегда жили вне обычных слов (и в этом была особенная красота!).

А сегодня я полирую холодную гладь ненависти. Я смотрюсь в нее. Несгибаемая, прямая, стойкая! Она разрастается день за днем. Она источает горькую влагу. Она пенится… Вот во что ты превратил меня — в перегонный куб для ненависти! И каждый день я впускаю ее снова и снова, и каждый день я тяжела ею. Мне кажется, что весь мир предал меня. Как ты мог дать мне забеременеть такой ненавистью? Для этого я пришла на Землю? Любовь разбита, но остались обломки… И из этих обломков я делаю гнездо. Гнездо или могилу. Твою могилу…

Тебе не вырваться. Тебе не вырваться из моей хватки. Я всегда буду рядом. На всех четырех дорогах твоей судьбы. Я буду стоять на перекрестке и просить подаяние. Я досыта накормлю тебя волнениями, страхами, трудностями и поражением. Я всегда любила реки во время паводков… Я всегда любила бурное течение вод, захватывающих берега и бросающих на них белые скелеты деревьев. Я всегда любила разгул стихии, циклоны, которые заставляют думать только о главном — как выжить, чтобы начать все сначала… Я всегда любила эти разрушительные потоки, вызывающие ярость родных островов… Совсем крохой я наблюдала за танцем моря и понимала, что море — это огромное чрево земли. Чрево могущественное, тяжелое, беспощадное, которое однажды поглотит нас всех. Но пока еще не время. Сегодня иное время — время рождения моей ненависти.

Мое первое страдание. Это письмо, в котором ты пишешь какой-то африканке, что у нее еще есть время сказать тебе «да», если она хочет выйти за тебя замуж, но этого времени мало, потому что ты вляпался в историю, и нет возможности повернуть назад. В день, когда я обнаружила это письмо, твоя квартира, такая кокетливая, такая уютная, вдруг пропахла тухлятиной. Я вымыла ее всю целиком. Я постирала занавески. Я убрала кухню. Я вычистила ванную комнату. Запах гнили не исчезал. Он остался для того, чтобы издеваться надо мной, чтобы я осознала — мне здесь не место. Тогда я вымылась сама и, сжав зубы, ушла, ни оставив записки к твоему возвращению из путешествия. Я шла из одного конца города в другой, но города не существовало. Он испарился, как испаряются химеры. Остались лишь декорации. Важным было лишь то, что происходило во мне. Эта грязь, это предательство, это письмо! Roye [2] Открой (креол.). , мамочка, открой мне дверь! An moué [3] Мне (креол.). ! Весь привычный мир рухнул в огромную черную дыру. Несколько невнятных слов — серый пепел, все, что я смогла рассыпать вокруг подруги, у которой нашла приют.