Кемаль Бильбашар - Турецкая романтическая повесть

Д. Тунджер подчеркивает в Хасане мужество, доброту, ум и особенно — чувство человеческого достоинства.

Интересен и центральный женский образ повести «Конфискованная земля» — Алие. Не забитая и покорная жертва, а смелая и независимая девушка, способная бороться за свое чувство, предстает перед нами. Ее не смущает разница в социальном положении, образовании, не страшит гнев отца и тяжелые испытания в будущем, которые она ясно себе представляет. Цельность натуры, верность своему чувству, гордость и воля сближают ее с лучшими героинями фольклора. Сама сюжетная ситуация — любовь дочери врага к герою — часто встречается в турецком фольклоре.

В повести Д. Тунджера нарисован коллективный образ турецкого крестьянства — нищего, измученного бедами, но стойкого, работящего, цепко держащегося за жизнь: «Знает Мастан, конечно, что крестьянин живуч, как сама земля, выкрутится как-нибудь и из этой беды. Неумирающая в нем надежда всегда спасает его. Рассердила небо земля-кормилица, обрушился на нее гнев небесный, а крестьянин все не смиряется, бьется за жизнь до конца».

Прекрасно зная своих героев и обстановку, в которой они живут, восхищаясь умом и силой чувств лучших представителей крестьян, Д. Тунджер, подобно Я. Кемалю и К. Бильбашару, показывает забитость и невежество крестьян, неустойчивость крестьянской массы, страх ее перед кулаками и беями. Большинство крестьян боится Мастана, ненавидит его, но все же, гонимые нуждой, они вынуждены идти к нему на поклон. Невежество и наивность крестьян особенно явственно обнаруживаются в трагикомическом эпизоде с черепахами. Но те же самые порой наивные и недалекие, порой трусливые и неуверенные крестьяне, вернее, лучшие из них, способны на истинное благородство, на самопожертвование. Так, Хасан и его товарищи помогают бежавшим влюбленным, друг Хасана Рыжий Осман добровольно приходит в тюрьму, чтобы освободить безвинно арестованного Хасана. Писатель еще и еще раз подчеркивает неоднородность и неоднозначность турецкого крестьянства.

Когда читаешь повесть Д. Тунджера, кажется, что описываемые в ней события происходят сто, а может быть, и двести лет тому назад. Но вот наконец примета современности — банк, в который решили обратиться за ссудой отчаявшиеся крестьяне. Какой горькой иронией звучат эти страницы! Каким тяжким разочарованием обернулись радужные надежды крестьян, снова вынужденных умолять Мастана дать денег в долг. Так автор одним эпизодом показывает, что, в сущности, для крестьян с установлением республиканского строя ничего не изменилось, что по-прежнему кулак в своей округе — царь и бог, что он вершит суд и расправу, правда, чаще всего руками подкупленных судей и чиновников — в этом вся разница. Так реалистически рисует Д. Тунджер сложное переплетение феодальных и новых капиталистических отношений, характерных для современной турецкой деревни.

Три турецкие романтические повести, представленные в настоящем сборнике, — впечатляющее свидетельство прочности демократических и гуманистических традиций современной художественной прозы страны. Эта проза, органично связанная с богатейшей устной народной словесностью, вдохновляется идеалами и надеждами простого турецкого труженика, его мужественной борьбой за социальную и нравственную справедливость, за лучшую долю.

Г. Горбаткина

Джемо я вырастил один. Вырастил ее смелой, как волчица, быстрой, как газель. От всех бед ее охранял. Пуще глаза берег, пуще чести своей.

В утешение ее мне жена оставила. Красотой она вся в мать уродилась. Кудри черные синевой отливают, в глазах черных огонь полыхает. Губы — что твой ширванский гранат! Засмеется — подставляй ладони: жемчуга сыплются! Нахмурится — кинжалы бровей в сердце тебе вонзаются.

Когда матери лишилась, была она с ягненка беззубого. Возвращаюсь я с войны, а она, горе мое, по полу ползает. Теперь смотри, какая стала! Кожа нежней розового лепестка, рука тверже стали.

Мать ее Кеви звали. Была она дочерью бека, а я у другого бека рабом был. И было нас таких у него девять деревень, и все за господина своего в огонь и в воду. Скажи нам бек: «Умрите!» — умерли бы, глазом не моргнули.