Мари-Клер Бле - Современная канадская повесть

Припарковав «де-сото», Лэндон взял Маргарет за руку.

— Мне очень жаль, если я был груб с сестрой. Я никогда по-настоящему об этом не думал… Мы никогда не были близки. Наверное, истина такова, что мы действуем друг другу на нервы. Но никакой злобы и в помине нет… Так, обычные семейные дела.

— Ах, Фредерик… — Она повернулась к нему, и он, потрясенный, увидел: глаза ее полны слез. — Мне так стыдно. Прости меня, пожалуйста. Это не мое дело.

— Да нет же, ты права. Я поступил плохо, и ты мне об этом сказала. Так и должно быть.

— Нет… нет… — Она яростно замотала головой и полезла в сумочку за платком. — Я не должна лезть в чужие дела. Пожалуйста, давай забудем об этом.

— Хорошо, но я не хочу, чтобы ты из-за этого переживала. — Он помолчал. — Ты уверена, что хочешь идти со мной? Может, тебе лучше подождать в машине? Я постараюсь не задерживаться, но сколько-то побуду. Не могу же я зайти, сказать «Здравствуй» и уйти. Посижу с ним какое-то время. Я ведь его совсем забросил.

— Конечно, ты должен у него посидеть. Это же твой отец. И я не хочу, чтобы ты из-за меня торопился… Прошу тебя.

— Я и не собираюсь торопиться, просто предупреждаю тебя. Он теперь совсем не тот, каким был. Привередничает, капризничает. Им тут от него достается. Все время жалуются Эллен…

— Я хотела бы с ним познакомиться, Фредерик. Ведь он не чей-то отец, а твой.

— Ладно, но потом мы вернемся в мотель и заберем наши деньги. Боюсь, идея переночевать здесь не такая уж гениальная. Пожалуй, будет лучше, если мы к вечеру вернемся назад. Пойдем ко мне, я приготовлю ужин. Ладно?

Она улыбнулась. Он знал, что она довольна. Ей совсем не хотелось здесь оставаться. Мотель в маленьком городке — это не ее стиль.

— Ладно? — повторил он. — Все прощено?

— Конечно, дорогой.

— Ну что ж, идем к отцу.

Едва войдя в старый особняк, Лэндон учуял резкий запах дезинфицирующих средств. Он облеплял ноздри, но перебивал запахи состарившейся плоти, разил микробов, плававших в этом септическом воздухе. В больших светлых комнатах возле высоких кроватей стояли дочери и сыновья, иногда они наклонялись, чтобы разобрать слова. Так же часто они отводили взгляды в сторону либо шикали на неугомонных детей — те тянули родителей за руки и чертили ногами по полу. Через несколько минут слова иссякали, и говорить было просто не о чем. Видеть эти усталые, скорбные старческие лица было мукой. Да, Эллен ничего не преувеличила. Смотреть, как смерть постепенно вступает в свои права, — все равно что скрести обнаженные нервы.

В прошлый приезд Лэндона отец нудно сетовал на то, как расположена его кровать. Он хотел лежать у окна — оттуда видна трава и две персидские сирени. Ему удалось-таки добиться своего — сейчас он спал на кровати около высокого окна. Наверное, старик взял их измором. Либо это, либо кто-то умер и отец получил повышение. Жестокая иерархия. Лэндону вспомнился когда-то читанный рассказ. То ли Мопассана, то ли Чехова. Там в одной комнате жили двое. Кажется, в тюремной больнице? В общем, оба прикованы к постели, двигаться совсем не могут. Один из них лежал около окна. И он рассказывал другому, как много интересного видно из этого окна. И деревья, и цветы, и меняющиеся небеса, и разные времена года. По воскресеньям он описывал прекрасно одетых дам, которые фланировали по улице с зонтиками и собачками. И каждый день его товарищ по комнате слушал, и в сердце его вскипала зависть. Он стал думать, как бы ему перебраться на эту кровать, и желание было столь велико, что он решился отравить счастливца. Сделал он это очень тонко, и его никто не заподозрил, а кровать у окна досталась ему. И что же — за этим окном оказалась крепкая кирпичная стена. Это был прекрасный рассказ с неожиданным концом, и Лэндон когда-то даже подумывал переложить его для радио или телевидения. Но до этого, как и до многого другого, у него не дошли руки.

Сейчас он стоял у кровати и смотрел на спящего отца. Рот приоткрыт, но поврежденное лицо повернуто так, чтобы его не видели посетители. На носу очки, под простыней вытянулись худые ноги. Он задремал за кроссвордом, и его длинные пепельные пальцы все еще сжимали сложенную газету. Даже во сне мускулы лица сохранили свойственное ему напряжение, даже во сне отец гневался на эту пройдоху-жизнь. Горечь оставила на его лице жуткие следы. Лэндон смотрел на отца с глубоким волнением, глаза его наполнялись слезами. Эта линдстремовская сентиментальность! Так и ищет случая вырваться наружу. Но плакать нельзя. У отца его слезы вызовут только отвращение, и тогда пощады не жди. С этим свирепым стариком надо поосторожнее. Наклонившись вперед, Лэндон коснулся руки отца, ощутил хрупкие кости под рукавом пижамы. Отцу было уже под восемьдесят.