Мари-Клер Бле - Современная канадская повесть

— Я вижу, наш юный доктор и его супруга уже расположились.

Я с удовольствием дал бы ему по физиономии. А Мадлен откровенно развеселилась.

— Наш юный доктор! Вот забавно! Значит, его уже знает весь город, вашего доктора?

Глаза Кури погрустнели.

— Мадам…

Он вложил в это слово все осуждение, на какое только был способен. Потом отошел и прислал официантку.

После нелепого приветствия сирийца Мадлен потешалась надо мной весь ужин. Я покорно терпел. Если ей доставляет удовольствие язвительный тон, что ж, пожалуйста. Она нападала на меня с детским задором, и это делало ее уже не столь неприступной.

Все мужчины в ресторане смотрели только на нее. Они сидели с непроницаемыми, суровыми лицами и хладнокровно разглядывали мою жену, а она, жуя, как ни в чем не бывало встречала эти взгляды уверенно и невозмутимо. В мире, где она выросла, мужчинам не свойственна такая спокойная бесцеремонность, — скорее всего, потому, что они не знакомы все между собой, как здесь. Сила маленького городка именно в том, что он мал. По сути дела, я приехал сюда за их деньгами, и это как бы давало им право раздевать мою жену. Я избегал смотреть им в глаза.

В тот вечер я впервые увидел толстого Джима. Он стоял, облокотившись на стойку, возле кассы и грыз зубочистку, глядя на нас из-под полуприкрытых век. Большую часть дня Джим проводит у Кури, слушая сплетни и пересказывая разным бездельникам все, что ему удается пронюхать благодаря своему ремеслу. Лучше, чем кому-либо, ему известны подробности отношений между влюбленными и супругами. Пахнущий потом даже в самый трескучий мороз, с бритым лоснящимся лицом и напомаженными волосами, Джим всасывает в себя все, а затем исторгает обратно в слегка изгаженном виде. Он не удовольствовался созерцанием Мадлен издали. Дважды он пересекал зал с единственной целью — медленно прошествовать мимо нас, откровенно щупая Мадлен взглядом. Все остальные с интересом наблюдали за его маневрами. Когда он проходил в последний раз с особенно наглым видом, Мадлен показала ему язык. Эта ребяческая выходка вызвала за соседними столиками громкий смех. Джим победоносно крякнул и изобразил на лице идиотскую улыбку. У Мадлен был вид шавки, ловко укусившей обидчика. А я не знал, куда девать глаза. Жене доктора Дюбуа не пристало показывать язык в ресторане Кури. Этот поступок сразу низводил ее до уровня тех, кто смеялся, и вызывал их на панибратство. Не сделав ничего, чтобы оградить ее, я отступил перед ними на том единственном фронте, который для них по-настоящему важен: на фронте мужского достоинства.

Я заметил, как Кури что-то возбужденно сказал толстому Джиму, и тот покинул ресторан, глумливо хихикая, не отказав себе в удовольствии бросить на нас последний взгляд. У меня было такое чувство, будто необъятная туша таксиста придавила меня к земле.

— Пошли отсюда.

Я произнес это весьма решительно. Мадлен взглянула на меня с изумлением.

— Неужели ты позволишь им выгнать себя?

— Мы уже достаточно потешили публику.

Она не ответила, но лицо ее сохраняло упрямое выражение. Выгнать себя! С блохами не сражаются. Просто меняют одежду, вот и все. Мадлен долго потягивала содовую, потом вдруг объявила:

— Я иду в кино.

В кино! Она, видимо, сочла, что это будет достойным завершением вечера.

— Но, Мадлен, ведь сегодня наш первый вечер в своем доме!

— А что дома делать? Расставлять по местам вещи?

Неужели между нами уже пролегла пропасть? Почему ее не тянуло в уединение нашей квартирки, где мы могли бы побыть вдвоем? Или она просто заскучала от дождя в этом городе, где нет иных развлечений, кроме кино и ресторана Кури? Я смутно понимал, что где-то образовалась трещина, что за этот день моя жена пусть немного, но отдалилась от меня: она слегка натянула нить, желая испробовать ее прочность, и нить порвалась, хотя всерьез Мадлен этого не хотела. Несколько месяцев, пока мы были женихом и невестой, и недолгие первые дни совместной жизни прошли в каком-то полузабытьи, когда мы обнимали друг друга, закрыв глаза. В сущности, эти объятия, вероятно, так и не создали между нами ничего по-настоящему прочного. Мы по-прежнему совершенно не знали друг друга. Так двое случайных знакомых входят в роль на одну ночь, а наутро просыпаются бледными и отяжелевшими, и им уже ничего не нужно друг от друга. Задумывалась ли она над сутью наших отношений, обнаружила ли, как и я, их зыбкость и нежизнеспособность? Нет. В свои двадцать четыре года Мадлен не задумывалась ни о чем, зато мгновенно чувствовала все, была скора на желания и не склонна серьезно оценивать то, что получала. Возможно, если постоянно находить ей развлечения и до предела заполнять ее жизнь пустой и разнообразной деятельностью, она забыла бы обо всем на свете, о хрупкости нашей любви и о том, что мы обречены всю жизнь бежать в одной упряжке.