Борис Виан - Сердцедер

— Верните деньги! Верните деньги! — закричали те, кто не смог сесть.

— Денег вам не вернут. Садитесь где хотите. Богу на это начхать. На ваши стулья мы поставили другие стулья, чтобы вы поняли, что за такую цену на этих местах только стульям и сидеть, да и то вверх ножками. Кричите, возмущайтесь. Бог — это роскошь и красота; могли бы купить билеты и подороже. Желающие могут доплатить, но они все равно останутся на своих местах. Раскаяние не гарантирует прощение.

Публика начинала недоумевать: кюре явно перебарщивал. Услышав громкий треск, Жакмор обернулся. В ряду дешевых мест он увидел кузнеца, который держал в каждой руке по стулу и сшибал их один об другой. При очередном ударе стулья разлетелись в щепки. Кузнец метнул обломки в сторону натянутого занавеса, служащего кулисами. Это стало общим сигналом. Все владельцы плохих мест схватили мешающие им стулья и принялись их крушить. Зрители, не обладающие достаточной разрушительной силой, передавали стулья кузнецу. Грохот стоял неимоверный, пролетающие со свистом обломки падали на сцену; щель между двумя частями занавеса становилась все больше и больше. Удачно запущенный стул сорвал карниз. Из громкоговорителя донесся рев кюре:

— Вы не имеете права! Бог роскоши презирает ваши жалкие обычаи, ваши грязные носки, ваши загаженные пожелтевшие трусы, ваши почерневшие воротнички и годами не чищенные зубы. Бог не допускает в рай жидкопостные подливки, неприправленную одинокую петушатину, худосочную изможденную конину; Бог — это огромный лебедь чистого серебра, Бог — это сапфирное око в искрящейся треугольной оправе, бриллиантовая зеница на дне золотого ночного горшка. Бог — это сладострастие алмазов, таинственность платины, стотысячье перстней куртизанок Малампии, Бог — это немеркнущая свеча в руках у мягко стелющего епископа. Бог живет в драгоценных металлах, в жемчужных каплях кипящей ртути, в прозрачных кристаллах эфира. Бог смотрит на вас, бузотеров, и ему становится стыдно…

При запрещенном слове толпа, вне зависимости от занимаемых мест, негодующе загудела:

— Довольно, кюре! Спектакль давай!

Стулья сыпались градом.

— Ему за вас стыдно! Грубые, грязные, бесцветные, вы — половая тряпка мироздания, брюквина небесного огорода, сорняк божественного сада, вы… ой! ой!

Метко запущенный стул полностью сорвал занавес, и зрители увидели, как кюре в одних трусах приплясывает около микрофона и потирает себе макушку.

— Кюре, спектакль! — скандировала толпа.

— Ладно! Ой! Ладно! — ответил кюре. — Начинаем!

Шум стих. Все расселись по местам, на сцене служки засуетились вокруг кюре. Один из детей протянул кюре круглый коричневый предмет, в который тот засунул одну руку. Та же операция с другой рукой. Затем кюре облачился в роскошный халат ярко-желтого цвета и, прихрамывая, выпрыгнул на ринг. Он прихватил с собой микрофон и прицепил его над своей головой к предусмотренному для этого шнуру.

— Сегодня, — объявил он без околичностей, — на ваших глазах я проведу, решительно и беспощадно, бой в десять раундов, по три минуты каждый, с дьяволом!

Толпа недоверчиво загудела.

— Не смейтесь! — завопил кюре. — Пускай тот, кто мне не верит, посмотрит сам!

Он подал знак, и из-за кулисы молниеносно появился ризничий. Сильно завоняло серой.

— Вот какое открытие я сделал восемь дней назад, — объявил кюре, — мой ризничий — дьявол!

Ризничий небрежно выплюнул довольно красивую огненную струю. Из-под его длинного халата торчали волосатые ноги, заканчивающиеся раздвоенными копытами.

— Поприветствуем соперника, — предложил кюре.

Раздались редкие аплодисменты. Ризничий обиделся.

— Что могло бы быть более приятным Богу, — завопил кюре, — как не подобные пышные бои, которые с таким блеском организовывали римские императоры, не имеющие себе равных в любви к роскоши?

— Довольно! — крикнул кто-то. — Крови!

— Хорошо! — сказал кюре. — Ладно! Я добавлю только одно: вы жалкие невежды.

Он скинул халат; в своем распоряжении он имел двух певчих-массажистов; у ризничего не было никого.

Служки поставили тазик с водой, табурет, и приготовили полотенце; кюре вставил назубники. Ризничий ограничился кабалистическим заклинанием; его черный халат загорелся и исчез в облаке красноватого дыма. Он усмехнулся и стал разогреваться.

Несколько секунд в сарае царило молчание: спектакль закончился неожиданно быстро. Потом, подсчитав стоимость каждой минуты, зрители начали возмущаться. Жакмор забеспокоился, чувствуя, что атмосфера накаляется.