Борис Виан - Сердцедер

— Это что же, форменный допрос?

— Да нет! — возразил Жакмор и поднес руку к лицу, делая вид, что хочет высморкаться и прочистить ноздрю.

— Профессиональный навык?

— Нет, — сказал Жакмор. — Если я не буду интересоваться другими, кем же интересоваться вообще?

— Собой, — сказал Ангель.

— Вы же знаете, что я пуст.

— А вы бы у самого себя спросили: почему?! Глядишь, этого, может быть, хватило бы, чтобы чуть-чуть наполниться.

— Это все пустое.

— По-прежнему некого психоанализировать?

— Некого…

— Попробуйте на животных. Теперь это в моде.

— А вы откуда знаете?

— Читал.

— Нельзя верить всему, что пишут, — назидательно изрек психиатр.

От большого пальца на правой руке исходил характерный запах.

— Может быть, все-таки попробуете? — продолжал Ангель.

— Я хочу вам сказать… — начал психиатр и внезапно замолчал.

— Что именно?

— Ничего, — произнес Жакмор. — Я не буду вам это говорить. Сам проверю.

— Предположение?

— Гипотеза.

— Ладно, в конце концов это ваше дело.

Ангель повернулся к гаражу. Через открытую дверь можно было различить капот машины, а справа, у стены, — штабеля связанных прогибающихся досок.

— Дерева у вас достаточно, — заметил Жакмор.

— Так ведь и лодка будет не маленькой, — отозвался Ангель.

Он пошел за очередной доской. Жакмор посмотрел на небо. Ни единого облачка.

— Я вас оставляю, — сказал он. — Схожу в деревню.

— Желаю удачи!

Вновь завизжала пила, визг затихал по мере того, как Жакмор удалялся от гаража. У решетки сада звук пропал вообще. Психиатр вышел на пыльную тропинку. Разговаривая с Ангелем, он вдруг подумал о жирном черном коте, сидевшим обычно на стене перед деревней. Единственный из немногих, кто его хоть как-то поддержал.

Эта стена была, вне всякого сомнения, излюбленным местом кота. Жакмор ускорил шаг, чтобы в этом убедиться. На ходу он поднес палец к носу и глубоко втянул воздух. Запах материализовывался; сначала оформилась крепкая спина служанки, затем и он сам, прикованный к ее круглой заднице, которая вздымалась от мощных коловращений. Образы подстегивали психовращевателя.

Ветер ворошил солому без разбору; выдранную из подстилок, пролезающую под дверьми, порхающую над амбарными завалинками и скукожившуюся от старости в забытых на солнце мельничных жерновах. Ветер поднялся еще с утра. Он соскабливал с поверхности моря сахарную пену волн, облетал скалу, неистово звоня в колокольный вереск, кружил вокруг дома, выжимая свист из самых глухих закоулков, со скрипом срывая то там, то сям шаткие черепицы, раскатывал прошлогодние, филигранно забуревшие листья, чудом спасшиеся от торфяного засоса, выдувал из дорожных колдобин завесы серой пыли, сдирая шершавым языком сухую корку пожилых луж.

За околицей зарождался вихрь. Шальные ветки и травы завлекались в круговорот — зыбкий остроконечный конус. Какое-то время его капризную вершину водило из стороны в сторону, словно грифель карандаша, повторяющий все неровности бумаги, пока не бросило резким зигзагом к податливому пористому предмету, что чернел у подножия высокой серой стены. То был пустой, легкий фантик, неосязаемая и высохшая оболочка черного кота, лишенного своей кошачьей сути. Гонимый вихрем, тонкий, рвущийся на клочки, он закувыркался по дороге подобно газете, чьи помпезные развороты так нелепы на пустынном пляже. Сильно натянулись струны высоких стеблей — призрак кота оторвался от земли, неуклюже завис в воздухе и повалился на бок. Очередной порыв ветра отбросил его к изгороди, потом отлепил и вновь пустил в пляс — вальсирующим бескостным паяцем. Внезапно кошачий силуэт подкинуло над обочиной повернувшей дороги, понесло через пустошь, заметало среди остроигольной зелени нарождающихся колосьев, которые заряжали его электричеством при каждом соприкосновении, зашатало пьяной вороной с места на место, пустопорожнего той совершенной пустотой, что кукожит от старости солому в забытых на солнце мельничных жерновах.

Жакмор выскочил на дорогу и вдохнул свежий воздух. Он чувствовал новые разнообразные запахи, которые будили недораспутанные воспоминания. Вот уже целую неделю, как он поглощал всю полноту ментальной сущности черного кота и не переставал удивляться; с большим трудом ему удавалось разбираться в этом сложном и безудержно чувственном мире. Было бы неверно утверждать, что психиатр унаследовал качественно новый образ жизни; его основные физические привычки и рефлексы были слишком хорошо закреплены, чтобы сильно измениться от редких, а следовательно, малоэффективных контактов с черным котом; ему становилось даже смешно от собственных попыток уверить — и убедить — самого себя в том, что он испытывает необходимость чесать за ухом ногой или вставать на четвереньки, сгибая локти, поджимая кулаки под подбородком. Но возникало немало желаний и ощущений, даже мыслей, глубину и притягательность которых он себе плохо представлял, например: он почувствовал, что в нескольких метрах от дороги растет куст валерианы. И тем не менее решительно отвернулся от него и пошел по скалистой тропе в обратном деревне направлении. Вперед его вела идея, и находил он ее весьма удачной.