Вячеслав Кашицын - Ни стыда, ни совести [сборник]

Поэтому главным вопросом для меня было: что с ней? — и именно это я решил выяснить при встрече со следователем, или кем там еще, и именно этот вопрос продолжал задавать тюремщикам, несмотря на их угрюмое молчание.

Время здесь как будто остановилось. И, когда рутинный распорядок моего пребывания в камере был нарушен, — дверь распахнулась, вошли неизвестные мне люди и указали на выход, — я даже сначала не поверил. Идя по коридорам, останавливаясь у решетчатых дверей, становясь лицом к стене, я радостно-лихорадочно соображал, как убедительней рассказать тем, к кому меня ведут, о том, что и как произошло.

Меня привели в кабинет, где за широким столом, заваленным бумагами, с компьютером и несколькими телефонами, сидел человек средних лет. Он мельком взглянул на меня, когда я вошел, и снова углубился в изучение какого-то документа. Я уселся на жесткий стул, не отрывая от него взгляда. Конвоир остановился за моей спиной. Здесь же был еще молодой человек в форме, сидящий за другим компьютером; он как раз с любопытством и, казалось, нездоровым интересом смотрел на меня.

Наконец, хозяин кабинета оторвался от бумаги, зна́ком показал конвоиру: все в порядке, и тот вышел.

Мы встретились глазами.

Как и в случае с адвокатом, между нами установилось молчание. В его взгляде сложно было что-то прочесть; он не изучал меня, не сочувствовал мне и, казалось, не подозревал; просто смотрел, как смотрел бы случайный человек.

— Как вы себя чувствуете?

Я ответил не сразу, хотя тон вопроса был благожелательный; повторялась беседа с адвокатом.

— Спасибо, хорошо.

Голос мой звучал довольно уверенно, хотя и не совсем твердо. Все-таки я несколько суток не спал, и питался сам не знал чем, и находился, мягко говоря, не у себя дома.

— Вы неплохо выглядите. Курите? — Он протянул мне открытую пачку «Явы» (я заметил, что пепельница на столе была завалена окурками, и тут же почувствовал витающий в воздухе сигаретный дым).

— Нет, спасибо.

Еще несколько минут назад я собирался с порога обрушить на него вопрос о ней , и сразу взять быка за рога, и рассказать… Но теперь почему-то отвечал коротко; это свидетельствовало, что я действительно в здравом уме — настолько, что способен быть настороже и даже испытывать подозрительность.

— Моя фамилия Пшенка, — представился он. — Пишется, как каша. Пшенка, легко запомнить. Александр Петрович. Тут нужно разъяснить кое-что, требуется ваша помощь.

«Ну конечно, а зачем я сюда пришел? Нужно было столько ждать? Вы же хотите выслушать меня, чтобы я рассказал, все как было? Ну так вот…» — все это, конечно, я должен был сказать, но почему-то не сказал. Я только смотрел на него и ждал, что он скажет.

— Вы меня извините, но придется начать с формальностей, — продолжил он. — Кое-какие вопросы буду повторяться. Работа такая. — Улыбнувшись, он сделал знак молодому человеку за компьютером. — Итак, ваши фамилия, имя, отчество?

— Агишев Игорь Рудольфович.

— Год рождения?

— 1975-й.

Анкета. Он осведомлялся обо всем спокойно и вежливо, как будто это действительно была простая формальность и он ничего обо мне не знал. Вообще, я готовился к другому, и такое обращение несколько обескуражило меня; возможно, адвокат меня обманул и меня рассматривают как свидетеля? Но зачем же тогда было помещать меня под стражу?

— Вот и познакомились, — сказал он, наконец зна́ком давая понять, что рутинная часть беседы закончена. Секретарь сидел у меня за спиной, и я не мог видеть, печатает он или нет. — Игорь Рудольфович, вы, наверное догадываетесь, почему вы здесь?

Я пожал плечами.

И вдруг не выдержал:

— Скажите, что с моей женой?

В моем голосе явственно чувствовался надрыв, и я испугался, что он сейчас не выслушает меня, а прикажет доставить обратно в камеру.

Но он лишь испытующе посмотрел на меня, с каким-то непонятным выражением; я вспомнил лицо адвоката.

— Игорь Рудольфович, я понимаю, для вас будет тяжело об этом услышать, но мой долг сообщить вам об этом. Елизавета Пешнина, ваша жена, погибла. Приношу вам свои соболезнования.

Говоря это, он снова смотрел на меня так, как будто хотел запечатлеть в сознании мою реакцию, буквально сверлил меня взглядом.

— Воды?

Он готов был, кажется, встать из-за стола, чтобы налить мне желтой воды из графина, но я сделал знак: не надо.

Что-то скрывал от меня этот человек. И что-то пытался выведать. Возможно, он мне и не враг. Но я прав, тысячу раз прав в том, что не бросился к нему с откровенностями.