Марк Харитонов - Джокер, или заглавие в конце

Ну, тут я уже больше добавлял от себя, но он и сам готов был над собой усмехаться. Действительно важным для него было нараставшее чувство, что все со всем связано: возникающее в мозгу, во внутренностях слабо урчащего устройства — и происходящее в жизни, в мире, если угодно, в космосе с его всеобъемлющими полями. Как некоторые готовы называть любовь проявлением мировой гармонии, а кто-то скажет: божественного начала…

Студент говорил, глядя не на меня, куда-то мимо, разбитую сторону лица можно было почти не замечать, я уже привык. Я сидел в кресле, немного возвышаясь над ним, в уме вертелся, не оставлял все тот же вопрос: не поддерживалось ли это восхищенное, но, право, не совсем естественное состояние вполне известными средствами? Болезненная невнятица реферата, лежавшего на столе в соседней комнате, все же требовала, что ни говори, объяснения.

Прямо спросить про это я медлил — а скоро и не понадобилось. Парню надо было не просто все-таки в конце концов рассказать, что с ним произошло — в чем-то самому разобраться. Обнаружил, что кофейная чашка с блюдцем все время оставались у него в руках, удивительно, что не уронил. Убедился, что в ней ничего не осталось, потянулся поставить чашку на стол, я перенял у него.

Был непонятный, необъяснимый сбой. Вначале могло казаться, что просто вдруг испортилось настроение, причину можно искать в чем угодно. Услышал случайно в университетском коридоре, на ходу, болезненно резанувшие слова, а может, увидел что-то, способное вызвать ревность, проскользнул и такой намек. Ну, тут больше были мои домыслы. Все можно считать причиной. Связывать происходящее в жизни с работой собственного ума, тешить себя фантазиями, будто найденное или возникшее на дисплее решение определит чье-то отношение к тебе. А если решения не получалось, все оказалось ошибкой? Что-то в мозгу погасло, светится в четверть накала. Музыка перестает звучать, живые только что значки осыпаются, как засохшие насекомые. Преподаватель, у которого он писал курсовую, подкинул ему какую-то непростую задачу, решение увез с собой за границу, пропал. Начинал раз — другой перечитывать сам — не мог понять, с чем что связано, откуда взялся результат: каша, набор знаков. Знакомое состояние. Как будто забыл увиденное во сне и не можешь ни вспомнить, ни заснуть снова.

Что-то сорвалось. Мозг ведь не все может выдержать. Сработал какой-то системный предохранитель. Это нельзя было назвать просто переутомлением, депрессией, наоборот — та же вздернутость, возбужденность, только мысль застряла. Говоришь как будто по инерции, по старой памяти, получается вроде бы складно, да все не то. Как актер, забывший роль, начинает нести отсебятину, лишь бы не сорвать представление. Как слегка хлебнувший изображает из себя пьяного. И при этом становишься все рассеянней. Такое бывает с людьми, слишком погруженными в свои мысли — когда видишь не то, что перед тобой, проходишь мимо знакомых, не замечая, потом не можешь вспомнить, с кем говорил вчера.

А тут еще и с Кассандрой началось что-то непонятное. Как будто по той же рассеянности нажал не ту клавишу, не заметил какую, не знаешь теперь, как, что исправить. Введенный результат непонятно где растворился, исчез, не восстановить, не распечатать реферат, уже подготовленный для зачета. С электроникой такое бывает. Можно было заподозрить вирус — нет, было что-то другое, странное. А пропавшее время спустя возникало опять, само, причем как будто в измененном виде — не совсем узнаешь. У самого что-то стало происходить с памятью, это действительно была беда.

После одного случая Роман готов был по-настоящему запаниковать. Собирался ехать после занятий домой, уже подошел к машине, стал доставать из сумки ключи, вдруг обнаружил, что нет ключей от квартиры. Проверил, прощупал, все выпотрошил — нет. И лишь тут вспомнил про оставленную в гардеробе куртку. С тех пор как потеплело, он ее перестал надевать, в машине можно было обойтись без нее, но в тот день с утра погода испортилась. Рассеянность на рассеянности. Сбилась привычная машинальность, мог, уходя из дома, сунуть ключи в карман, чего обычно не делал. Вернулся за курткой, стал ее обыскивать — нет. Спрашивать гардеробного служителя было бесполезно, гардероб за оставленные вещи не отвечает, отвернулся хмуро к газетке. (Я этого типа знал, из тех же охранников, на приветствие отвечал бурканьем, точно делал одолжение.) Пришло на ум поискать еще в аудитории, где был на последнем занятии, хотя там ключи некуда было даже положить, столы без ящиков. Куртку гардеробщик сам молча изъял у него из рук, чтобы вернуть на вешалку, Тольц туго соображал.