Алексей Макушинский - Макс

— Значит, решено?

— Решено.

— Пойдем дальше. Первая актриса, вторая актриса…

— Тут много возможностей… как вы хотите.

— Лиза, Юля?..

— Договорились.

— Ну что же, а… режиссер?

— Да… режиссер… Я не знаю.

— Может быть… (он назвал — уже не помню какое имя…)?

— Нет, невозможно.

— Почему?

— Невозможно.

— Тогда, может быть (еще одно имя…)? Или, может быть, так: Перов будет играть режиссера, а…

— Нет, нет и нет. Перов должен быть автором, мы ведь уже решили.

— Но тогда кто же?

Он сложил руки на груди, пошевелил пальцами.

— Ну… вот… видите ли…

— Вижу, — сказал он, смеясь. — Я давно уже вижу, к чему вы клоните. Вы хотите, чтобы все совпало, не так ли?

— В конце концов, — сказал я, — вы сами подали мне эту мысль.

— Разве? В таком случае, вы мне ее — подсказали.

Я был почти счастлив в это мгновенье, я помню.

— Ну хорошо, — он уже не шевелил пальцами и уже, почти, не смеялся. — Хорошо, я подумаю.

И подумав, действительно, Сергей Сергеевич, в конце концов, согласился — решился: сказал он мне — сам играть эту роль: не без некоторых колебаний (сказал он…) — но в общем… вы правы (так он сказал…): следует идти до конца — раз уж мы начали…

Что же касается главной и — говорил мне Сергей Сергеевич — самой трудной для исполнения роли, то, очевидным образом, играть ее должен был Фридрих.

— Фридрих?

— Конечно.

Он закурил сигарету, стряхнул пепел, посмотрел на меня. Он угадал мою мысль; глаза его, снова, смеялись.

— Конечно, конечно, Фридрих, — сказал он. — Других возможностей я не вижу. У вас есть какие-то сомнения? Нет? Вот и отлично…

Фридрих, следовательно; ну что же…

А между тем, он уже прочитал мою пьесу — Макс, Макс, разумеется (я хотел бы представить себе, теперь, как он читал ее, как это было; я вижу — отсюда, издалека — некую, скажем, ночь; табачный дым; лампу; задернутые или, может быть, наоборот, раздвинутые, на мгновение, шторы; распахнутое, настежь, окно; луну, плывущую над темной громадой; светлый круг в ясном небе; волненье, тревогу; предчувствие неизбежного…). Как бы то ни было, он прочитал мою пьесу; он позвонил мне.

— Я должен поговорить с тобою, — сказал он. — Нет, не сейчас. Давай увидимся… завтра… да, завтра я свободен… где?.. на бульваре.

Там же, в том городе (огромном, невероятном…) — там было, как сказано, несколько, друг на друга совсем непохожих, хотя и переходивших друг в друга бульваров; но, странным образом, я — теперь, здесь, поворачивая обратно — я уже не могу теперь вспомнить, на каком именно мы встретились с ним в тот день (очень жаркий: это я помню…). Мы встретились, кажется, на том, первом бульваре, с его — или, вернее: в его, бесконечно прямой, в бесконечную даль уходящей аллее; мы вышли, во всяком случае, на тот, другой (второй…), загибавшийся; мы шли, значит, так же, как мы шли с ним когда-то, в какую-то ночь, зиму; прошли (не взглянув на нее…) мимо той скамейки, возле которой когда-то стояли (и снова остановились, в другую зиму, в другую ночь, с Алексеем Ивановичем…); не остановились, прошли; Макс, спросив меня о моей поездке — к этому морю, выслушав (без видимого интереса…) мое сообщение о том, что самое лучшее начинается, собственно, за курортом, если ехать дальше, вдоль берега (что я однажды и сделал…), — сам, в свою очередь, стал рассказывать мне о гастролях, о городах (один другого печальнее…), о своих отношениях с Володей (первым помощником…), о начале сезона (уже приближавшемся…), о каких-то разногласиях между Марией Львовной и Сергеем Сергеевичем: о той жизни, короче, которой и был для него театр: на маленькой площади; пройдя бульвар целиком, свернули мы в некую — он предложил дойти до реки — весьма старую, но как бы в стороне от моих обычных маршрутов лежавшую улицу, почти незнакомую мне: — и очень долго шли, я помню, по ней, почти молча, сквозь вспышки и отсветы, шум, грохот, редкие тени.

— О чем же ты хотел поговорить со мной?

Он не ответил; улыбнулся; посмотрел на меня.

Был жаркий, мучительно жаркий день; солнце исчезло; неподвижное марево повисло в сгустившемся воздухе.

Мы вышли к реке; за рекою, где уже начиналось неописуемое, был (и до сих пор, наверное, есть…) вполне, в общем, немыслимый, с какими-то, вполне невозможными, каруселями, качелями и колесами, но все-таки: парк (и значит: деревья, быть может: прохлада…). Мы не дошли до него; гроза и ливень застигли нас на мосту.

Со всех сторон хлестал дождь; бился в реку, не сливаясь с водою; отскакивал; разлетался; белые брызги бежали по асфальту, внезапным лужам; мы тоже; сбежали под мост; осмотрелись. Это было одно из тех странных, всегда неожиданных, как будто выпадающих из города мест, которых так много в том городе (огромном, невероятном…); темно и тихо было под этим мостом; стояли, уткнувшись друг в друга, два грузовика с цистернами, скажем так: две машины, иначе, предназначенные для поливания улиц водою; валялись, на грязном асфальте, какие-то доски, какие-то трубы; пахло бензином, мазутом.