Дмитрий Новиков - Рассказы

Свободное предпринимательство хорошо не только тем, что можно свободно предпринимать какие–то действия, но также и в полной свободе непредпринятия их, если к ним не лежит душа. Первым человеком, которого Жолобков увидел на работе, был странный старичок в галошах и седенькой бородке.

— Не понадобятся ли раки вареные? — интимно спросил он.

— Раки? Вареные? Конечно понадобятся, — Жолобков уже понял, что бесполезно сегодня сопротивляться весне, — Пятьдесят. Нет, сто.

— Да чего там сто, несите ведро, — поддержал его напарник Зина с таким же ошалелым от ярких, солнечных запахов лицом, — когда будут?

— К пяти часам привезу, — ответил волшебный старичок и усеменил прочь.

Минут тридцать Жолобков с Зиной бесцельно послонялись по темному помещению, а затем принялись названивать всем знакомым по телефону и хвастаться…

— А у нас сегодня будут раки!

— Раки? Вареные? — завистливо переспрашивали знакомые и тут же справлялись о времени прибытия.

— К пяти часам обещали, приезжайте, только пиво с собой, — расчетливый Жолобков не любил хаоса в финансовых вопросах.

Первым не выдержал зоомагазин. Двое бывших борцов с бедроподобными руками и сломанными ушами, бросив пересчитывать своих рыбок и хомяков, с грохотом примчались на видавшем виды старом «Москвиче».

— Где раки? — мрачно спросили они, вваливаясь в помещение.

— А где пиво? — охладил их пыл Жолобков.

— Пиво здесь, — те с бутылочным грохотом поставили на стол сумку, в которую, согласно ранее проведенным исследованиям, влезало ровно два ящика. Затем уселись на заскрипевшие от их тяжести стулья и принялись пытливо смотреть на дверь.

Следом подтянулась налоговая полиция. Лощеные, в пиджаках и галстуках, и тоже вдвоем, они с достоинством, присущим работникам фискальных органов, поставили перед собой по две бутылки и тоже стали ждать. Старший, еще в детстве получивший за чванливость намертво приставшую к нему кличку «коллега Пруль», достал свой табельный пистолет и начал надменно протирать его мягкой фланелевой тряпочкой.

— Дай–ка посмотреть, — потянулись к оружию жадные руки, — дай–ка попробовать.

— Не дам, — Пруль торопливо убрал пистолет обратно под мышку, — не положено.

— Чего тогда вообще доставал, — обиделся было Жолобков, но тут часы пропикали полдень.

— Времени — вагон, — недовольно переглянулись слоны из зоомагазина, — давайте что ли пока портвейном разомнемся.

— Давайте, — быстро и охотно согласился Жолобков, больше всего боявшийся потерять, утратить утреннее предчувствие счастья, — давайте, раскрепостимся, пока будень не примирил нас с собой.

— Не пей красный портвейн, — через полчаса заботливо говорил Жолобков Прулю, — козленочком станешь. Пей белый портвейн.

Но тот не слушался и налегал на темно–бордовую жидкость с подкупающим, лживым вкусом, который обещал быстрое блаженство, слишком быстрое блаженство. Двадцати минут ему хватило, чтобы расправиться с целой бутылкой этого порочного друга, и обычный, комфортабельный Пруль превратился в мелочное, мстительное и навязчивое существо со странной смесью мании величия и бреда преследования.

— Щас ка–а–ак стрельну, — повторял он периодически, а затем ронял голову на руки и плакал.

— Клиент созрел, придется носить с собой, — сказал Зина немногословным слонам, и те понимающе кивнули тяжелыми головами.

— Будем раков ждать или пойдем на воздух? — Жолобковым овладела нестерпимая жажда движения, — А то ведь градус уходит, кураж гибнет, и вообще пора окинуть окружающую действительность новым взглядом.

— Ладно, пойдем, а то сейчас стихи начнешь читать, загрузишься вместе вот с этим, — один из слонов кивнул на поднявшего голову Пруля.

— Щас ка–а–ак стрельну…

Они расположились в парке неподалеку. Солнце ласкало обращенные к нему лица. Легкий леденящий ветерок доносился от замерзшего еще озера, шевелил волосы и холодной змейкой забирался за воротник. Пели птицы. Рядом озабоченно патрулировали старушки в ожидании пустых бутылок.

— Лепота, — растекся тяжелой тушей по скамейке один из слонов, — сейчас бы еще с девчонками познакомиться хорошими, беспроблемными.

А бог сегодня был настороже. Чуть только загрустившая было компания издала совместный полувздох–полустон, как на аллее показалась веселая, щебечущая на своем непонятном, женском языке стайка жеманниц, впервые после долгой зимы сбросивших свои тяжелые, бесформенные, меховые одеяния. Сиятельно являя миру свои волнующие изгибы, они не шли, а практически летели в густом, чувственном настое весенних запахов, круто замешанном на парящем кипятке нагретой земли, распадающемся тлене прелых листьев, сладостной горечи клейких, беременных почек.