Дмитрий Новиков - Рассказы

— Ешь, ребята угостили, — я протянул ему миску. — За геройство твое, одиночное установление жилища.

— Какой ты пафосный со сна, — пробурчал Конев и жадно вонзился ложкой в рыбное, сочащееся жизнью жарево.

Начали подтягиваться другие рыбаки. Кто возвращался с поздней ловли, тут же потрошил рыбу и закапывал в лежащие еще повсюду снежники. Кто, разбуженный голосами, легко просыпался после здорового на свежем воздухе сна. Кто с трудом очухивался от тяжелого хмеля и тоже жаждал общения. Почему–то тянулись к нам. Не мудрено, мы были новенькими, а посему проставлялись. Канистра спирта стояла посреди стола и маяком мигала мужикам. Вокруг громоздилась мужская снедь — банки с тушенкой и фасолью, сало, хлеб, куски соленой рыбы. Кто–то притащил котелок свежей ухи из голов и хвостов семги, и запах закружился у навеса. Была благодать. Светлая тихая ночь. Комаров еще не было — снег сошел не везде. Холода зимнего не было уже — за день проглянувшая земля успевала нагреваться и парила. Небо сегодня стало ясным и прозрачным. Детскими сонными глазами глядело оно на собравшихся внизу. А были они разные, из разных мест. Мурманск и Псков, Воронеж, Липецк, даже Ростов залетел сюда. Присутствовала Москва, как–то без особой гордыни ведшая себя здесь. Были близкие Апатиты, Кандалакша, Никель — весь цветмет Кольского полуострова. Всех манила семга с Варзуги. Хоть и некрупная она здесь — шесть килограммов максимум, зато без улова никто не уезжал. За исключением тех, кто за зелеными змеями и человечками забывал махать спиннингом.

Питер в этот раз был неприятным. Двое молодых парней, палатка их стояла рядом с нашей. Один — никакой, незаметный, как змея в жухлой листве. Второй — большой, яркий, чем–то даже красивый. Черные волнистые волосы, большие, на выкате, глаза. Толстые вывороченные губы. Высокий рост. Тяжелые высокие ботинки на длинных ногах. Одеты были парни хорошо. Пятнистые комбезы из нового какого–то материала, того, что, сам не промокая, дышит. Разгрузки с множеством карманов и карманчиков, в каждом из которых, аккуратно пригнанная, лежала какая–нибудь полезная вещь: нож, фонарь, еще что–то — всего невероятно много, все было недешевым, часто — бесполезным здесь, но красивым. Было видно, что парни гордятся собой. Вели они себя вызывающе. Борзо раздвинули уже сидящих, сели к столу. Сами себе налили из нашей канистры. По–хозяйски закусили каким–то куском.

— Ну чего, отцы, откуда прибыли?

— Я из Питера, — с готовностью отозвался Конев. К сему моменту он слегка ожил, вкусив свежей семги. Правда, внешне это было мало видно — напялив на себя мой лыжный комбинезон, который я на всякий случай захватил с собой, не найдя, чем подпоясаться, он ходил в нем словно отощавший Карлсон в одежде прежнего размера. И хоть глаза живее смотрели сквозь очки на окружающий его мир, видна была вся чуждость Конева ему.

— Ты зачем ботаника сюда взял? — как–то быстро яркий сокол задал мне непозволительный вопрос.

— А ты кто сам, не ботаник? — так не люблю, когда посреди мира и веселья кто–то начинает морщить лоб.

— Ты быстро здесь освоился, — бывалый вид порой сбивает с панталыку. Но мне казалось — я таких видал.

— Смотрящий, что ли, за порядком?

— Нет, не смотрящий. Но борзых не люблю.

— Сынок, ты сам здесь самый борзый.

Яркому того и надо было. Я‑то уже опять захмелился.

— Пошли в кусты, поговорим.

— Пошли, — говорю, не парюсь даже. Чего–то злость такая взяла, что вот, и здесь найдутся люди, менеджеры среднего звена, которые умеют все поганить. Да люди ли?

— Давай–ка ножи здесь оставим, — хорошо, когда пьяный задор не теряет трезвых мыслей.

— Давай, — легко согласился мой противник, и мы положили на стол хорошие рыбацкие ножи. — Теперь пошли.

Мужики все замолчали. Неприятно как–то стало вокруг. Конев мой сидел, не поднимая глаз.

— Пошли, — я сделал шаг к кустам, попутно разминая руки да головой туда–сюда качнув, чтобы шея напряглась и крепко держала ее, — это важно бывает, когда получишь в лицо и боль застит глаза.

— Ты чего, боксер? — насторожился мой противник, замечательный такой — все сразу замечает.

— Боксер, — ответил я, хотя когда я был боксер — лет пятнадцать тому назад. Да и то низшего ранга и разряда.

— Ну ладно, — ответил яркий, и бой начался.

Ах, что это был за бой! Кусты трещали и ломались под нашей тяжестью, вес обоих был не мал. Яркий, как услышал, что я боксер, сразу стал за деревья прятаться и пинаться оттуда большими ботинками, хоть и был на полголовы выше меня. А мне так обидно это показалось, так хотелось этого бесенка наказать сразу и одним ударом, что я промахивался постоянно. Хмель, помноженный на ярость, — плохой помощник. А ярость была отменная — всегда в нашей жизни найдется тот, кто начнет диктовать, как нам нужно жить. И напористо так, словно один знает истину. А поддашься чуть — уже и на шею вспрыгнул, и понукает оттуда. И с уверенностью дьявольской, непонятно, откуда берется, ни тени сомнения посреди наглости. Очень не люблю я так. А потому и говорю: