Наина Ивановна кричит, но Кравченков не слушает ее и все бьет. Я прячусь под одеяло.
— Убивают! Убивают! — кричит Наина Ивановна. — Помогите!!!
Потом в квартире становится тихо. Хлопает входная дверь. Я высовываюсь из-под одеяла. На полу валяется связанный Алексей, рядом с ним сидит Наина Ивановна. Тетя Наташа выглядывает из своей двери и опять прячется.
Наина Ивановна ощупывает руками лицо, приподымается, тянется за упавшей с ног туфлей, подбирает ее, пытается всунуть в нее ногу и вдруг замирает. Швыряет туфлю об стенку, вскакивает, заходит в комнату, достает из сумочки пудреницу и пудрит лицо. Потом она надевает другие туфли — без каблуков.
— Погоди, ты у меня еще за это заплатишь! — обещает она, покидая квартиру.
В коридоре остаемся только мы двое — я и военный. Он молчит и не шевелится, но мне все равно делается страшно. Я тихо-тихо сползаю с кровати и на цыпочках пробираюсь в кухню. Тут есть окно. Виден двор, ходят люди, бегают дети. Я поплотней прикрываю кухонную дверь и сажусь на табуретку.
— Нет, Наталья Григорьевна, я вас уверяю, она совсем не то, что вы думаете, — говорит мама тете Наташе. — Вы ее только что узнали, а я все это давно наблюдаю. Она форменная авантюристка, прямо как из какого-нибудь романа. Настоящая Манон Леско. Мужчины для нее важны только как средство. Поверьте мне, у нее всякий раз какие-то свои планы. Он, между прочим, с самого начала пытался от нее отделаться. Но она мертвой хваткой вцепилась. Она в Алма-Ате его окрутила. Его в командировку туда направили, ну и, как говорится, бес попутал. Он, как вы понимаете, женщинами не был избалован — тем более до войны, когда и без него мужчин хватало. Ну, как бы там ни было, уехал и забыл. И вдруг, представьте себе, — является, с дочерью. Это все на моих глазах происходило. Угрозы, жалобы. Но он, надо отдать ему должное, долго сопротивлялся. Она к нему и так, и эдак, а он все в редакции ночевал. «Позвоните, — говорит, — ему, скажите, что я заболела». Ну, я позвонила, так он говорит: «Если заболела, пусть вызывает врача, я не врач». А потом все-таки сдался. Уж не знаю, чем она его проняла. Нет, дочь, конечно, не от него. Она ведь и Мишу Ананьева тут с пути истинного сбивала. Мы все это видели. Выйдет утром на кухню умываться, а она тут как тут — спинку ему полотенцем растирает. Настя, жена, смотрит на это и плачет. Я ей говорила: «Не обращайте внимания, Настенька, поверьте моему опыту — побегает и вернется. С такой женщиной ни один уважающий себя мужчина долго не останется». Но она все же не выдержала, ворвалась однажды к ней в комнату и как следует отколотила. И что вы думаете? Подействовало. Но я вас уверяю, это вовсе не из интереса к мужскому полу. Просто она всякий раз плетет какие-то сети. Пытается что-то урвать. Это уж такой человек, как говорится, только могила исправит. Такой характер… Но он, конечно, останется теперь на бобах. И, между прочим, всему виной водка, напьются и уже не думают, что делают.
— Небось в милицию теперь побежала, — говорит тетя Наташа.
— Вряд ли, — сомневается мама. — Скорее в редакцию. Что-нибудь она на этом да выиграет. Но это, между прочим, можно было предвидеть…
— Мама, что это?
— Где? «Колбаса». Вон, видишь, еще одна. А между ними натянуты сети. Чтобы самолеты не могли пролететь.
Я смотрю в небо. Никаких сетей не видно.
— Отсюда невозможно разглядеть, — говорит мама.
— А откуда возможно?
— Не знаю. Сверху.
— С неба? Мама, ты можешь достать до неба?
— Не говори глупостей.
— Даже если возьмешь палку?
— Даже если возьму палку.
— А если заберешься на крышу?
— И с крыши не могу.
— А если на трамвай влезешь?
— Если уж с крыши не могу, то чем же мне поможет трамвай? Ты что, не видишь, что дом гораздо выше трамвая?
Гораздо выше?.. Почему она думает, что дом выше? Дом большой, и трамвай большой.
— По-твоему, небо — это кусок материи? — говорит мама. — Небосвод — это обман зрения, иллюзия. Его ниоткуда нельзя достать, потому что его вообще нет. Мы смотрим вверх сквозь толщу воздуха, от этого небо кажется голубым.
— Оно серое, — возражаю я.
— Это из-за туч.
— Тучи — тоже иллюзия?
— Нет, тучи — это влага, капли воды.
— А «колбаса» — иллюзия?
— Колбаса?.. — говорит мама. — Смотря какая… Та, что против самолетов, — реальность, а та, что в магазине, — иллюзия.
— Почему ты без конца отстаешь? Иди побыстрее!
Я нагоняю маму. Мы проходим мимо «ажурного» дома.
— Жюр — французское слово, — объясняет мама. — Были такие чулки тонкие — «а жюр», то есть на один день. От этого всякую нежную прозрачную ткань стали называть «ажур». А здесь, видишь, отделка из камня, как кружево.
Читать дальше