Кэтрин Энн Портер Array - Библиотека литературы США

— Койки пока нет, — сказала мисс Теннер, и это прозвучало как «Апельсины кончились».

Доктор Хилдесхайм сказал:

— Ну ладно, что-нибудь придумаем, — и мисс Теннер двинула узкую каталку со светлой металлической рамой и на резиновом ходу в глубокий закоулок коридора, подальше от мелькания белых фигур, которые скользили взад и вперед и бесшумно кружились, порхали, точно мошки над водой. Белые стены поднимались отвесно, как горные утесы, матовые лунные диски в полном спокойствии плыли по белой дорожке и один за другим беззвучно падали в заваленную снегом пропасть.

А что такое эта белизна и это молчание, как не отсутствие боли? Миранда тихонько перебирала расслабленными пальцами ворс одеяла, следя за танцем высоких медлительных теней, двигающихся за широкой ширмой из простынь, натянутых на раму. Это было здесь, совсем рядом с ней, на ее откосе стены, там, где она могла ясно все видеть и наслаждаться таким зрелищем, и это было так красиво, что она и не думала доискиваться до смысла происходящего. Две темные фигуры кивнули одна другой, нагнулись, присели в реверансе, отступили назад и снова нагнулись, потом подняли свои длинные руки и повели своими большими кистями по белой тени ширмы; потом единым круговым движением простыни были откинуты назад, и там показались два безмолвных человека в белом, которые стояли, и еще один безмолвный в белом, который лежал на голых пружинах белой металлической кровати. Тот, что лежал на пружинах, был с головы до ног ровно закутан во все белое, с перекрестом на лице и с большим узлом, который топырился у него на макушке, точно уши у веселого зайчика.

Двое живых подняли матрац, горбылем стоявший у стены, бережно, аккуратно положили его поверх мертвого. Безмолвные, белые, они исчезли в конце коридора, толкая перед собой кровать на колесиках. Зрелище это было увлекательное, и тянулось оно долго, но теперь кончилось. Следом за ним мертвенно-белый туман, крадучись, возник в коридоре и поплыл у Миранды перед глазами — туман, в котором спрятались и весь ужас, и все изнеможение, и все изуродованные лица, перебитые спины и переломанные ноги замученных, поруганных живых существ, и все разновидности их страданий, и отрешенность их сердец; в любую минуту туман мог растаять и выпустить на волю орду человеческих мук. Она вскинула руки и сказала:

— Нет, только не сейчас, не сейчас!

Но было поздно. Туман рассеялся, и два палача, оба в белом, двинулись к ней, умело, с поразительной ловкостью волоча уродливую фигуру старика в грязных отрепьях, жалкая бороденка которого трепыхалась у него под разинутым ртом, а сам он крючил спину и упирался ногами, сопротивляясь им и силясь отдалить уготованную ему судьбу. Пронзительным, рыдающим голосом он тщился втолковать палачам, что преступление, в котором его обвиняют, не заслуживает такой кары, но палачи шли не останавливаясь, и только этот плачущий голос нарушал бесшумность их шагов. Грязные, потрескавшиеся ямки ладоней старика были умоляюще протянуты вперед, как у нищего, и он твердил:

— Богом клянусь, я не виноват!

Но палачи держали его под руки и тащили за собой и, миновав Миранду, исчезли.

Путь к смерти — длинная дорога, со всех сторон обложенная горестями, и после каждой беды сердце мало-помалу сдает, кости на каждом шагу бунтуют, дух начинает оказывать упорное сопротивление, но с какой целью? Преграды рушатся одна за другой, и, как ни закрывать глаза, все равно не уйти от зрелища открывающейся перед тобой катастрофы, ни от следов преступлений, совершенных там же. По полю шагал доктор Хилдесхайм, вместо лица — череп под немецкой каской. Он нес голого младенца, корчившегося у него на штыке, и огромный каменный кувшин с надписью готическим шрифтом «ЯД». Он остановился у колодца, который, по воспоминаниям Миранды, был посреди пастбища на отцовской ферме, — у колодца, который считался пересохшим, а теперь пузырился живой водой, — и бросил в его чистейшую глубину ребенка и яд, и взбаламученная вода бесшумно ушла в землю. Миранда закричала и, подняв руки над головой, с криком бросилась бежать; эхо подхватило ее голос и вернуло его волчьим воем: Хилдесхайм — немец, шпион, варвар, убей его, убей, пока он сам тебя не убил… Она очнулась, истошно воя; она слышала, как эти отвратительные, позорящие доктора Хилдесхайма слова срывались у нее с языка; открыла глаза и увидела, что лежит на койке в маленькой белой комнате, а доктор Хилдесхайм сидит рядом с ней, плотно держа два крепких пальца у нее на пульсе. Волосы у него лежали гладко, цветок в петлице был свежий. В окне сверкали звезды, и доктор Хилдесхайм смотрел на них, казалось, без всякого выражения, стетоскоп висел у него на шее. Мисс Теннер стояла в ногах кровати и что-то записывала на листке.