Кэтрин Энн Портер Array - Библиотека литературы США

Мария и Миранда видели эти стихи, вытисненные золотом на открытке. Дядя Габриэл разослал множество таких открыток всей родне.

— Она и правда пела? — спросила Миранда отца.

— Не все ли равно? — спросил он. — Это же стихи.

— По-моему, они очень красивые, — почтительно сказала Миранда. Дядя Габриэл приходился ее отцу и тете Эми троюродным братом. Выходит, что их семья не чужда поэзии.

— Для надгробия стихи недурны, — сказал отец, — но можно бы сочинить и получше.

Дядя Габриэл ждал пять лет, прежде чем женился на тете Эми. Она все прихварывала, у нее были слабые легкие; дважды она была помолвлена с другими молодыми людьми и оба раза безо всякой причины разрывала помолвку и только смеялась, когда люди постарше, с добрым сердцем, советовали ей не капризничать и не отвергать преданность красивого, романтичного Габриэла, который вдобавок приходится ей троюродным братом — ведь это не то что выйти замуж за совсем чужого человека. Говорили, что Габриэл слишком страдал от ее холодности, потому и начал вести беспутную жизнь и даже пить. Дед его, человек очень богатый, любил Габриэла больше всех внуков; из-за страсти Габриэла к скачкам у них вышла ссора, и Габриэл закричал: «Нужно же мне хоть что-то в жизни, черт возьми!» А ведь у него и так было все на свете — молодость, богатство, красота, любящая родня. И еще большее богатство ждало впереди. Дед упрекнул его в неблагодарности, в склонности к безделью и мотовству. Габриэл возразил — дед, мол, и сам держал скаковых лошадей и сумел извлечь из них немалую выгоду. «Но средства к существованию мне давали не лошади», — заявил дед.

Об этом и еще о многом Габриэл писал кузине Эми из Саратоги, из Кентукки и Нового Орлеана и присылал ей подарки, цветы во льду и телеграммы. Подарки были занятные — например, огромная клетка, полная крохотных зеленых попугаев-неразлучников, или украшение для прически — пышная эмалевая роза, на лепестках ее стразовые росинки, а над нею дрожит на золотой пружинке яркая бабочка из разноцветной эмали; но телеграммы всегда пугали мать Эми, а цветы после путешествия в поезде и потом в почтовой карете прибывали в довольно жалком виде. Розы он присылал в такую пору, когда у Эми и дома сад был полон роз в самом цвету. И она поневоле посмеивалась, хотя мать и уверяла ее, что со стороны Габриэла все это очень трогательно и мило. Такие подношения доказывают, что Эми всегда присутствует в его мыслях.

— Совсем неподходящее для меня место, — отвечала Эми, но как-то странно она это говорила, не понять, что же у нее на уме. Очень возможно, что это говорилось всерьез. И ни на какие вопросы она не отвечала.

— Это свадебный наряд Эми, — говорит бабушка и разворачивает широчайший бархатный плащ сизого цвета, раскладывает серебристое, муарового шелка платье и маленькую шапочку-ток серого бархата, украшенную спереди темно-красными перьями. Рядом с бабушкой сидит красавица кузина Изабелла. Они беседуют, Миранда, если есть охота, может послушать.

— Она не захотела надеть ничего белого, даже фаты, — говорит бабушка. — И я не стала спорить, я ведь обещала моим дочерям, что они будут венчаться в чем пожелают. Но Эми меня удивила. «На что я буду похожа в белом атласе?» — сказала она. Правда, она была бледненькая, но в белом атласном платье выглядела бы как ангел, мы все так ей и сказали. А она говорит: «Если вздумается, хоть траур надену, это же мои похороны, а не чьи-нибудь». Я ей напомнила, что Лу и твоя мама венчались в белом и с фатой и мне приятно было бы видеть под венцом всех моих дочерей в одинаковом наряде. А Эми отвечает: «То Лу с Изабеллой, а то я», и, сколько я ни допытывалась, она не объяснила мне, что это значит. Один раз, когда ей нездоровилось, она сказала: «Мамочка, мне недолго осталось на этом свете», но сказала как будто не всерьез. Я ей говорю: «Ты можешь прожить очень долгую жизнь, только будь разумна». А Эми отвечает: «В этом-то вся беда». И еще она сказала: «Мне жалко Габриэла. Он сам не понимает, на что напрашивается».

Я опять постаралась ей объяснить, что замужество и дети вылечат ее от всех болезней, — продолжает бабушка. — В нашей семье, говорю, все женщины смолоду слабы здоровьем. Вот когда я была в твоем возрасте, думали, что я и года не протяну. Это называлось бледная немочь, от малокровия становишься прямо зеленая, и всем известно, что от этого есть только одно лекарство. А Эми отвечает: «Ну, если я доживу до ста лет и позеленею, как трава, я все равно не захочу выйти за Габриэла». И тогда я ей сказала очень серьезно, что, если у нее и правда такое чувство, ей, конечно, не следует за него выходить, и надо Габриэлу отказать раз и навсегда, и пускай он уедет. И у него все пройдет. А Эми отвечает: «Я уже ему отказала и велела уехать, а он не слушается». Тут мы с ней посмеялись, и я сказала, что девушки умеют на сто ладов уверять, будто не хотят замуж, и на тысячу ладов умеют испытывать свою власть над мужчинами, но она, Эми, уже всем этим вдоволь натешилась, и пора ей честно решить, да или нет. Вот я, — продолжает бабушка, — только и мечтала, как бы выйти за вашего дедушку, и, не попроси он моей руки, я, уж наверно, сама бы его попросила. А Эми уверяла, будто и вообразить не может, как это ей вдруг захочется замуж. Я, говорит, буду заправская старая дева, совсем как Ева Паррингтон. Ведь уже тогда было ясно и понятно, что Ева — прирожденная старая дева. Тут Гарри и говорит: «Ну, Ева… У Евы нет подбородка, вот в чем беда. Если бы и у тебя не было подбородка, Эми, ты, конечно, тоже разделила бы участь бедняжки Евы». А дядя Билл сказал: «Когда женщинам больше нечем утешиться, они начинают добиваться права голоса. Не очень-то оно заменяет супруга», — сказал дядя Билл. А Эми ему: «Мне нужен такой спутник жизни, чтоб была не жизнь, а вальс, вот кого я ищу». Напрасно было учить ее уму-разуму.