Владимир Гурвич - И корабль тонет…

— Она врала, я точно знаю, отец не дает ей наличных. У нее и близко таких денег нет. У нее вообще нет денег.

— Как нет? — встрепенулся Ромов. — Значит, я напрасно…

— Значит, напрасно, — подтвердил Филипп. — Она просто вас использовала. Она мне всегда казалась мерзавкой. А вы попались, как последний дурак. — Филипп спрятал пистолет в карман. — Но все равно, я вам это не прощу.

Филипп ворвался в каюту отца и замер на месте. Шаповалов лежал на диване, держась рукой за сердце.

— Тебе плохо, отец? — спросил юноша. — Я позову врача.

— Не надо, — сел на диван Шаповалов и стал смотреть в компьютер, словно бы позабыв о присутствии сына. Но это было не так. — Взгляни.

— На что?

— Вот на это. — В голосе Шаповалова прорвалась злость.

Филипп посмотрел, он увидел таблицы, густо заполненные цифрами.

— Что это?

— Тебе пора бы знать. Это котировки.

— Меня они не интересует. Я не хочу этим заниматься.

— Я вот тоже не хочу, а вынужден. Такого падения не было много лет. Ты понимаешь, что это значит.

— Акции упали в цене.

— И что?

Шаповалов снова уставился в монитор, словно забыл о присутствии в каюте сына. Зачем Филиппу говорить, что его отец сегодня потерял половину состояния. Его миллиард, которым он еще недавно владел, стремительно тает, как забредший в теплые широты айсберг.

— Зачем ты пришел? — вдруг спросил Шаповалов.

— Я должен тебе кое-что рассказать.

— Раздумал жениться?

— Это, в самом деле, связано с Мариной, но только совсем в другом ракурсе. Ее пытались убить.

Шаповалов посмотрел на сына. Но к его удивлению, Филипп не заметил, что это заявление произвело на отца уж очень сильное впечатление. Вместо этого Шаповалов налил себе в бокал коньяк.

— Кто и зачем?

— Ромов хотел задушить Марину. А предложила ему это сделать… — Филипп сделал паузу.

— Хочешь сказать Алла?

— Да. Ты знал?

— Нет, конечно, но догадаться не трудно. Больше желать ее смерти некому. Кстати, она жива?

— Ей удалось вырваться из рук Ромова.

— И что ты хочешь, чтобы я сделал?

— Как что? — изумился Филипп. — Ты все так и оставишь?

— У меня на яхте нет тюрьмы. И суд тут не предусмотрен. К тому же у тебя есть доказательства?

— Мне Ромов сам признался.

— Ты записал его признания?

— Нет, — растерянно произнес Филипп.

— А если он откажется их повторить.

— Не откажется.

— Если у него есть хоть капля ума, откажется. А капля есть. Хотя и не больше.

— Выходит, все так и останется?

Шаповалов снова отхлебнул из бокала. Он о чем-то напряженно думал. Но Филиппа не оставляло ощущение, что совсем не о том, о чем он ему только что рассказал.

— Ты прав, с Аллой действительно пора кончать, — вдруг встрепенулся Шаповалов. — Ты правильно сделал, что мне все рассказал.

— А Ромов?

— А что Ромов?

— Но ведь он едва не задушил Марину.

— Одной Мариной больше, одной меньше, какая разница. К тому же он больше не повторит своих попыток. Я не судья. И тебе не советую брать на себя его обязанности. Забудь об этом. В таких вопросах самое мерзкое — это огласка.

— Вот чего ты боишься.

— Придет время — и ты будешь бояться. Извини. Мне сейчас надо заняться более насущными делами. Мы еще это как-нибудь обсудим. Хотя лучше больше никогда не вспоминать эту историю.

Шаповалов сидел в прострации, в голове не было ни единой мысли, словно они по команде разом сбежали от него. И вообще такого равнодушия ко всему и ко всем у него еще никогда не было. И это он, который до самозабвения всегда любил жизнь, неоднократно ставивший ее на кон и всегда в конечном счете выигрывавший партию. Его жизнелюбию завидовали, восхищались, ненавидели, потому что своих противников он побеждал ни столько умом, хитростью и даже ни столько деньгами, сколько этой своей неумной и неукротимой жизненной жаждой. Она сокрушала многие, казалось бы, непреодолимые препятствия, позволяла невозможное превращать в возможное. И вот все это куда-то исчезло. Ничего не осталось, только пепел от сгоревшего дома.

Взгляд Шаповалова упал на компьютер. Наконец-то у него проснулось хоть какое-то желание — разбить эту мерзкую машину в дребезги. Какие пакости она ему еще принесет? Казалось все, что возможно в этом плане, она уже сделала. Но он знает, что это только начало.

Какой уже раз за эти дни Шаповалов вспоминал слова Шаронова о том, что кризис помимо всего прочего — это способ перераспределения богатства. И он почти физически видит картину, как его богатство уплывает в другие руки. А компьютер демонстрирует очень наглядно, как это происходит.