Андрей Ветер - Стеклянная тетрадь

— Не курите, а сигареты имеете, — выразил удивление Аркадий.

— Другие курят, вот и вы спросили… Кстати, вид у вас изрядно потрёпанный. Нервы, небось, шалят? — голос незнакомца звучал спокойно, почти равнодушно, но хорошо слышался в оглушительном лязге. — Нервы это плохо.

— Плохо, — согласился Аркадий. Не согласиться было нельзя.

— И глупо. Не нервничайте, — посоветовал длинноволосый.

— Добрый совет, — Аркадий устало вздохнул и обречённо покачал головой.

— Странные вы люди.

— Кто?

— Да все вы. Напридумываете себе всякого, наворотите дел, навешаете на себя всякого груза, а потом терзаетесь…

— Да, терзаемся по любому поводу, — Аркадий глубоко затянулся и выпустил дым. — Нагрубишь кому, опоздаешь куда, не уделишь внимания — и совесть грызёт. Будто постоянно с каким–то измерительным прибором ходим, взвешиваем, так сделали или не так, соответствуют наши слова или нет…

— Совесть, любовь, ненависть… Это всё от ума. Глупости. Бред. Нет ничего этого. Создавать всё это и есть настоящее преступление. За это и наказание несут люди. Преступление и наказание. Вы только поглядите, какая унылая скука покоится в основе человеческих страстей. А главное — одно и то же на протяжении тысячелетий. Скажем, испытает что–то и немедленно начинает по этому поводу умозаключения строить, чтобы пройти через испытанное вновь, если оно понравилось, или же избежать его. Человек ставит задачу, а всякая задача требует решения, и для решения задачи необходимы усилия. И вот человек уже тужится, напрягается, чтобы избежать чего–то или же добиться этого. А зачем? Жизнь уже дала вам это. Если надо, она ещё раз сама всё приподнесёт, нравится вам это или нет. Вы не сможете ничего своими идеями сделать, кроме как измучить себя.

— А как же чувства? — Аркадий выпустил дым. — Чувства же нельзя сочинить?

— Бред. Я вам только о чувствах и говорил. Чувство — это идея. Вы не можете придумать ощущение, потому что оно от тела, а чувство… Вы же не станете утверждать, что можете, идя по улице, вдруг наткнуться на чувство? Наткнуться на стену или, скажем, на гвоздь вы запросто можете, но это будет ощущение: дырка в пятке или синяк на лбу. А чувства вы потом взлелеете по этому поводу, вы их сделаете сами, любовно вылепите на пустом месте, бережно нарисуете их, распишете поэтическим слогом. Вы будете переживать событие снова и снова, смаковать его, обдумывать. Это и есть чувства. В жизни чувств нет. Это миф. Поэтическая трепотня. Но так как трепотню эту многие воспринимают всерьёз, из–за неё порой и в петлю лезут, и вены вскрывают. Но это в том случае происходит, когда люди свои чувства оберегают, лелеют, взращивают их. И тогда чувства пожирают человека. Человек пропадает, а чувства вылезают из него, как чудовище какое–нибудь из фильмов ужасов. Тут вот и говорят, что чувствам не прикажешь. Куда уж приказывать, когда хозяина нет, человека нет. Одни чувства есть. Они сожрали его сознание, он не способен контролировать свои действия.

Аркадий хмыкнул.

— По вашему лицу вижу, что вы понимаете, о чём я говорю, — посмотрел на него длинноволосый.

— Прекрасно понимаю… Последние дни живу, как в кошмаре… Внутри всё пылает, — произнёс Аркадий, удручённо вздохнув.

— Вот именно: как в кошмаре. Это и есть кошмар. Сон кошмарный. Чувства — сон, дурман, убийственный дурман. И вы сами заставляете себя его принимать. Вы не живёте, вы спите. Лишь иногда выныриваете наружу, вздыхаете пару раз свободно и вновь за какую–нибудь идею хватаетесь. А она вас, как камень, на дно тянет. И опять кошмар…

— Забавно, это обдумать надо.

— Вот–вот. Обдумывайте, кушайте свои мысли, грызите себя… — длинноволосый человек не закончил и, быстро развернувшись, прошёл из тамбура в соседний вагон.

Аркадий растерялся. Он даже шагнул за исчезнувшим, но не увидел его в соседнем вагоне.

— Куда он подевался? Впрочем… Чёрт возьми, это как раз то, о чём он говорил: сразу задаюсь вопросом…

Аркадий кое–как докурил сигарету. В окне мелькал серый пригород. Поезд приближался к конечной станции.

— Надо собираться, — буркнул Аркадий под нос. — Надо? Куда собираться? Боже, впереди всё будет, как прежде. Опять нервотрёпка, опять склоки, опять зубастая совесть…

Он шёл по коридору в купе. Серый утренний воздух сгущался и скручивался в безумные грязные смерчи. Толкались суетливые пассажиры, наступали друг другу на ноги и волокли по узкому коридорчику тюки и чемоданы. Грохотали колёса. Галдели голоса. Мелькали за окнами деревья и столбы. А воздух вокруг Аркадия становился тяжелее и мрачнее. Он затекал в нос, уши, глаза, проникал в горло и заполнял лёгкие.