Андрей Матвеев - Случайные имена

Сюзанна покорно шла рядом, поняв, что я не шучу, и не стоит сопротивляться, да и потом — кто знает, что думала моя жена о цели нашей прогулки? Главное, что она не подозревала о конечной цели — уже упомянутом полуразвалившемся (полу, полностью — какая разница, это просто антураж, декорации для сюжета, не больше) амбаре (это определение развалюхи нравится мне больше всего), окруженном почти непроходимыми зарослями репейника, крапивы и иван–чая, то есть таком месте, куда нормальный человек по своей воле не пойдет, как никогда не пошла бы она сама, но вот вынуждена продираться, царапая и обжигая ноги, да еще подталкиваемая мною в спину: быстрее, как бы говорю я, быстрее!

Но вот цель достигнута, я вталкиваю Сюзанну под зияющую дырами крышу и, не говоря ни слова, тащу в дальний угол, где давно уже приметил два столба, поддерживающих — по замыслу неведомого мне пейзанского архитектора — то, что когда–то давно можно было назвать потолком.

— Что ты собираешься делать? — в ужасе спрашивает Сюзанна. Я молчу, я молчу сегодня весь день, но это не значит, что я не знаю, что собираюсь сделать. Заранее приготовленная бухточка крепкой веревки лежит под ногами, привязать же брыкающуюся Сюзанну к одному из столбов — как бы она ни сопротивлялась — дело нескольких минут, и я привязываю ее, внезапно ощущая не только тело, уже забытое за последнее время, но и странное желание овладеть им прямо тут, в дурно пахнущем сарае (амбаре), но ведь не ради этого затеял я все описываемое безумие, и вот я срываю с Сюзанны кофту, снимаю лифчик (нежно–розового цвета, с большими и твердыми чашечками, в которых она так любит покоить свои груди) и беру широкий кожаный ремень с тяжелой металлической пряжкой, настоящий ковбойский ремень, которым можно не только изуродовать, но и убить.

— Ты сошел с ума, — кричит Сюзанна, — ты еще пожалеешь об этом!

— Не думаю, — медленно и спокойно отвечаю я, поигрывая ремнем перед ее лицом, — мне терять нечего, а от тебя лишь и требуется, что сказать правду!

— Но ведь ничего не было, — испуганно кричит она, — ты и так все знаешь, так какую правду тебе надо?

Я подхожу ближе и осторожно провожу кончиком ремня по голому животу.

— Ты сама знаешь, какую, — говорю я, — расскажи мне правду о прошедшей ночи, о том, сон это был или явь, и я отвяжу тебя. Но пока… — И я взмахиваю ремнем, правда, вполсилы, но Сюзанна вскрикивает, испуганно, беззащитно, по плечу — куда я попал ремнем — проходит широкая розовая полоса, в ее глазах появляются слезы, ты безумен, кричит она, ты сошел с ума, мне жаль ее, мне безмерно жаль ее, но я должен добиться ответа, мне надо узнать правду, всю правду, и я снова взмахиваю ремнем, но не успеваю ударить, ибо чья–то сила, намного превосходящая мою, задерживает руку в воздухе. Я оглядываюсь, но никого не вижу, лишь приоткрытая, поскрипывающая под ветром дверь сарая, и больше ничего. Я вновь пытаюсь взмахнуть ремнем, и снова ничего не получается, я чувствую мучительный спазм в желудке и вдруг начинаю блевать, прямо тут, стоя перед привязанной к столбу Сюзанной, на коже которой все еще виден след от удара ремнем, меня выворачивает мерзко и долго, не знаю, что откуда взялось, ведь сегодня я почти не ел, но я блюю и блюю зелено–желтым месивом, слишком густым для того, чтобы быть желчью.

— Развяжи, — спокойно говорит Сюзанна, — видишь, для тебя это может плохо кончиться!

Я валюсь на землю, нет даже желания отодвинуться от кучи той мерзости, что извергнулась из меня мгновение назад, хотя от нее несет смрадной вонью, будто тут испражнялась стая злобных и хищных тварей, питающихся лишь гнильем, трупами да отбросами.

— Развяжи меня! — уже совсем твердым и властным тоном говорит Сюзанна, но я не могу встать, и тогда она вдруг напрягает мышцы рук, и крепкая — я ведь специально проверял! — веревка рвется, как тоненький бумажный шпагат, лишь глухо хлопают разлетающиеся концы. Сюзанна разминает затекшие руки и, даже не прикрыв голую грудь, подходит ко мне.

— Идиот, — мягко и нежно говорит она, — чего ты лезешь не в свое дело, видишь, чем все кончилось!

Я смотрю на нее снизу вверх и вновь давно не испытываемое желание овладевает мною, хотя — надо прямо сказать — это более, чем странно сейчас, ведь некто вычерпал всю мою силу, заставил сложиться непристойно–прямым углом, извергнув из меня прорву дурно пахнущей желто–зеленой дряни. Я сижу на земле у ее ног, мне хочется плакать от собственных слабости и никчемности, но одновременно я хочу прямо здесь и сейчас войти в Сюзанну и насладиться ею так, как у меня этого не получалось с нашей первой ночи, с той самой, которая была много лет назад, в большой и странной трехкомнатной квартире с круглым некрашеным столом, старым креслом и тенью тетушки, отъехавшей в неведомые Карталы. Парки, Парки, что вы делаете со мною!