Михаил Попов - Пора ехать в Сараево

— Тута.

— А как, может, сообщишь нам, ты определил? Ведь должны же быть…

— По приметам.

— А-а, понятно, понятно… И назвать сможешь, по каким?

Фрол смог. Охотно объяснил он, что зарежет Афанасия Ивановича возле этой печки без дверки, рядом с зеркалом и часами.

— Часами? — раньше генерала спросил дядя Фаня. На каминной доске действительно стояли большие фарфоровые часы, изображавшие толстого немецкого пивовара, сидящего на пригорке с бочонком родного пива подмышкой. Дно бочонка играло роль циферблата.

— Тихон Петрович часы эти с нижегородской ярмарки привез, — сочла нужным пояснить Марья Андреевна.

— Ты не ошибаешься? — спросил генерал.

— Как можно, барин, — почти обиделся Фрол.

— Так может… — нервно хмыкнув, выступил на первый план Афанасий Иванович, — ты покажешь, как это будет сделано, а?!

Было видно, что он бросает какой–то вызов. Фрол принял его, даже и за вызов не приняв.

— Покажу, — просто сказал он, — вы стоять будете зде–ся.

Толстым, в грязных царапинах пальцем он отодвинул Афанасия Ивановича от каминной пещеры чуть в сторону, одновременно другой рукой изготавливаясь к какому–то еще движению.

— А я…

— Ты топор–то мне отдай, — подал голос генерал. Фрол покосился на него, помрачнел и повторил свое сакраментальное:

— Мы не убивцы, мы плотники, — и добавил, что топорик свой для такого дела, как «убивство», он «поганить» никак не станет. А может он использовать нож. И нож у него об нужную пору обязательно будет. Кривой такой, острый, не сапожный, но очень острый. Афанасий Иванович, глупо улыбаясь, стоял, прижавшись плечом к каминной доске; коленки у него не дрожали только потому, что он изо всех сил старался скрыть дрожь. Генерал стоял рядом. Он тоже был напряжен, он считал, что его место рядом с «жертвою», причем думал он это слово без кавычек. И еще он старался определить, не слишком ли далеко зашла игра, потому что плотник не собирался останавливаться. Левой рукой он взял Афанасия Ивановича за полотняное плечо, а правой полез за пазуху, сообщая попутно, что «ножик будет у него зде–ся» и что «оне», то есть дядя Фаня, «будут дергаться руками за веревочку (галстук), а говорить нича не будут».

Василий Васильевич уже собрался гаркнуть как следует на потерявшего чувство реальности «убивца», но тут подали голос часы. Издевательски легкий металлический звон раздался из них, и вслед задребезжала легкомысленная, в худшем смысле слова, немецкая музычка. Эти звуки подействовали на лапотного духовидца сильнее любого окрика. Он смолк, внутренне потух, опустил руки. Часы будто напомнили ему, что еще не время. Тут, перебивая звон, раздался грохот. Это рухнула на пол Зоя Вечеславовна. Когда к ней бросились, наклонились, капая расплавленным воском на лоб, изо рта у нее еще шел дым.

Возникла, конечно же, суета. Одна Марья Андреевна осталась безжизненно спокойна.

— Обморок, — сказала она, — такое уж бывало. Зою Вечеславовну подняли на руки и понесли в комнату. Тут же явились кувшины, полотенца, флаконы с нюхательными солями и т. п. Аркадий вызвался съездить за лекарем. Испуганный, растерянный Евгений Сергеевич, ломая руки, ходил по комнате, пытался поверх спин Насти и Груши взглянуть на бледный лик жены.

В это время Афанасий Иванович, стоя на уводящих в ночь ступеньках веранды, сжимая в карманах сюртука кулаки, спрашивал у медленно удаляющегося Фрола:

— Хорошо, где это будет, ты показал. И как будет — тоже. А когда будет, можешь сказать, братец, а? Фрол остановился; видно было, что напрягся, пытаясь дать ответ.

— Нет, мы неграмотные.

И ушел.

Темнота выдала взамен него Калистрата, как бы хоронившегося за углом веранды. Что характерно, он тоже,

как и Фрол, двигался бесшумно. Несмотря на сапоги.

Улыбаясь грязноватым ртом, он сказал, глядя в спину невидимому плотнику:

— Куда ему, безголовица. Ему что давеча, что надысь, все одно, а вы о таком.

— Что ты говоришь? — с трудом стряхивая неприятное оцепенение, повернул к нему несчастную голову Афанасий Иванович.

— Говорю, что я, например, не таков. Например, надежно знаю, что через месяц идти мне на каторгу. А господам — смех и ничуть не интересно.

— Не понимаю я тебя, чего тебе надо? Калистрат сокрушенно покивал.

— Да куды там понимать, да куды там.

Сказавши, развернулся, и темнота сразу предоставила ему убежище.

ПЕРВАЯ ПОВЕСТЬ ОБ ИВАНЕ ПРИГОЖИНЕ

Призрак

Чтобы развеять среды вчерашней попойки, я отправился на раннюю прогулку. За эти две странные недели я успел привыкнуть к Ильву и даже немного полюбить его. В рассветный час он был особенно и даже трогателен. По узеньким чистым, плавно изгибающимся улочкам медленно текла прохлада, стук моих парижских каблуков далеко разносился по древним и дивным лабиринтам. Двух–трехэтажные дома сонно высились по обеим сторонам Обиличевой улицы, аккуратные и малоинтересные, как экспонаты скромного музея. Вена стояла здесь плечом к плечу с Прагой и смотрела в лицо Софии, Салоникам и Стамбулу.