Олег Губанов - Личное оружие

Смысл действий, предписанных Роговым Гамову, дошел до нас, когда тот приказал нам в разных местах котлована копать приямки. Бочонок заметил: «Сунут рейку в приямок — вот и вся сдача, ведь не полезет же в воду представитель, чтоб точно проверить действительную отметку».

Приямок получался около метра глубиной — столько грунта нам еще надо было вынуть в котловане до бетонирования. Мы с Кустовым копали прямо под железнодорожным полотном — это первое место, куда сунет рейку представитель.

— Филькин мост у нас получается, — буркнул Колька себе под нос.

— А может, сказать? Ведь это не шуточки — поезда?!

— Кому ты скажешь? Рогову или Гамову? А может, этим бичам? Думаешь, охота им лишний метр ковырять?

Чтоб не терять в воде приямки, Гамов надоумил нас сделать поплавки на якорьках из больших гаек — там щепочка, там сухой лист или веточка плавает будто, кто придаст значение?

Приехал на мотовозе представитель. Длиннющей рулеткой обмерил весь котлован, вручил рейку Кольке Кустову, тот слез в яму и поставил ее в воду.

— Да у вас еще восемьдесят семь сантиметров копать до отметки, что голову морочите, понимаешь! — вскричал вдруг он, выхватил рейку из рук Кольки, мелом жирно очертил намокший конец и стал тыкать им в разных местах котлована, так ни разу и не попав в наши приямки. Затея провалилась. Рогов был багрово зол, волком смотрел на Гамова, а тот в свою очередь испепелял глазами Кустова.

— Промазал как-то… — мямлил Колька, пожимая плечами. — Промазал, черт его знает!

— Смелый у тебя товарищ, больно ж ему будет! — сказал мне потом Тимоха у бытовки, прибавил: — Поостереги парнишку, пусть сегодня ни с кем не огрызается и вечером никуда из дома не выходит…

Мое предупреждение Кольке не помогло: ночью прямо в комнате его избили так, что пришлось отправить в больницу.

Гамов с Роговым весь следующий день люто пьянствовали, на месте работ не показывались, только вечером пришли, вызвали Комарова.

— Спрашивали, много ли выкопали сегодня, завтра до обеда велено шабашить, — пояснил он хмуро, вернувшись. Рано завалился спать.

А я опять побрел к вечеру на станцию встречать поезд из Белогорска. Кажется, Люда уже никогда не вернется: ее нет уж вторую неделю. На всякий случай я в уме шлифовал все то, что решил сказать ей — пусть и в последний раз.

Никаких речей мне не потребовалось: Люда сошла с поезда, поддерживаемая под руку Львом Сенокосовым. Он мне обрадовался, вручил свой огромный и тяжелый чемодан.

— Вот сейчас придем и обмоем мое возвращение — у меня есть кое-что вкусное и горькое, — доверительно сказал он, наклонившись ко мне, и я почувствовал крепкий запах спиртного.

— Не придумывай, Лев, ведь поздно уже, а утром на работу, — заметила Люда и с усмешкой прибавила: — Да и нельзя детей спаивать — это наказуемо!

— Работа не Алитет, в горы не уйдет, — засмеялся Сенокосов. — А этот ребенок, как ты называешь, совсем уже не боится мамы, я спрашивал. Верно, Мишаня? Ну, акклиматизировался тут, как тебе показалось? Все живы-здоровы?

— Нет не все! — резко ответил я и рассказал про злополучные приямки, про Кольку Кустова.

— Дуролом этот Гамов, — вздохнул Сенокосов, — не мог сам, что ли, замеры сделать, положился на сосунка?! Ладно, разберемся, а то он мне так всю бригаду разгонит, гад! Я, понимаешь, всюду людей ищу, с отпуском не считаюсь, а он на готовеньком не может как надо… Видишь, Люда, ни на кого нельзя положиться! Бараны, они и есть бараны.

Чемодан Сенокосова тяжел, неудобен, я все время отстаю от Люды, не могу сосредоточиться.

— Лев, ты, в чемодан булыжников, что ли, напихал? Все руки он мне оборвал уже! На, и сам пронеси немного…

— Слабак, так и скажи! Если мраморную статуэтку «Три грации» считаешь булыжником, то что ты смыслишь в красоте?! Жутко люблю красивые вещи, которые со смыслом! Вот купил одну настоящую грузинскую чеканку, а была бы возможность, я бы столько всего накупил!.. Эх, как будет у меня свой дом, Людочка, я обязательно отделю одну комнату и заставлю ее разными художествами, чтобы было где посидеть, полюбоваться, подумать. Позавидуешь людям с талантом, особенно, если у тебя самого в бригаде сорок кривых!

— А сам-то прямой, конечно? — буркнул я. Злость поднималась во мне на благодушного от самоуверенности Сенокосова, на его панибратское отношение к Люде, а кроме того, меня терзали вопросы: где и как они встретились, на чем уже сговорились?

— Обиделся за кривых? — уточнил с усмешкой Лев. — Успокойся, присутствующих здесь это не касается, хотя бы потому, что я пока хорошо вас не знаю. Но… очень уже интересуюсь! — многозначительно прибавил он, склонив голову к Люде, на что та удивленно хмыкнула и сказала будто разом за себя и за меня: