Юрий Буйда - Ермо

На следующий день газеты вышли с сообщениями о происшествии на венецианском карнавале. К счастью, заголовки вроде «Жизнь великого писателя в опасности», «Ермо из последних сил борется со смертью» оказались преувеличением: сотрясение мозга и смещение позвоночных дисков в таком возрасте – вещи хоть и серьезные, но все же не смертельные.

Прибывшую из Лондона Маргарет Чепмэн и примчавшегося из Цюриха Фрэнсиса Дила, по-прежнему, невзирая на радикулит, менявшего позу тридцать раз в минуту, Джордж встретил саркастической ухмылкой: «Оказывается, нужно брякнуться задницей в грязь, чтобы вы примчались выпить со мной по стаканчику виски».

Маргарет уставилась змеиным взглядом на рослую красавицу с вишневыми губами и сияющими каштановыми волосами, которая, помедлив, оставила гостей с «умирающим».

«С возрастом вкусы меняются. – Маргарет приняла из рук Фрэнка бокал и с ядовитенькой улыбочкой подсела к Джорджу. – Из серпентария ты перебрался в коровник?»

В его дневниках она возникает под разными именами: Нуга, Dark Lady, Ависага, наконец, Суламифь. Узнав из газет о случившемся, она пробилась через толпу журналистов, осаждавших Фрэнка и старшего партнера адвокатской фирмы, услугами которой издавна пользовался Ермо, – они отбивались от телевизионщиков, во что бы то ни стало желавших снять сюжет для новостной программы, – она бегом поднялась в кабинет, где под взглядами князей, святых, генералов, шпионов, щеголей и женщин вольного поведения непрестанно чертыхался Ермо, легко присела рядом, взяла его за руку и задыхающимся голосом быстро-быстро проговорила: «Я думала, я умру! умру! Когда услыхала… я не думала…» И разрыдалась, как ребенок, прижимая его сухую желтоватую ладонь к своим мокрым щекам.

– Ах, чудовище… – Он покачал головой. – Ах ты чудовище…

– Синьора займет прежнюю комнату? – вежливо осведомился Фрэнк – тут как тут, почтительно посапывает на пороге, и ничего нельзя понять по его лицу, с возрастом все больше напоминающему морду флегматичного французского мастифа.

– Прежнюю, старина, – сказал Джордж. – От тебя так чудно разит потом.

Она прожила в доме Сансеверино четыре месяца. Джордж постепенно приходил в себя, однако сотрясение мозга то и дело напоминало о себе – обмороками, сонливостью или же, напротив, мучительной бессонницей.

«Возраст, синьор, – разводил руками старенький доктор Минни. – И было бы странно, будь по-другому».

Иногда он не мог пошевелить ни рукой, ни ногой и лежал целыми днями, прикованный к постели.

«Только не вздумай кормить меня с ложечки, – ворчал он, отстраняя Нугу. – На то есть сиделка».

Четыре месяца она не отходила от него ни на шаг. Завтрак, обед, ужин – вместе. Она ни разу не сказала: «Джордж, тебе этого нельзя». По вечерам она ему читала вслух – последний раз ему читала тетушка Лизавета Никитична, когда он болел, ему было двенадцать лет. Тетушка читала ему «Капитанскую дочку», Нуга – «Записки охотника». Глядя на Ависагу, которая вечерами причесывалась перед зеркалом после ванны, он неощутимо погружался в полудрему, но еще чувствовал ее тело рядом с собой, душистое, как весенний тополь, чистое и сильное, и, просыпаясь среди ночи, слышал ее посапывание у своего уха, чувствовал тихий жар, источаемый ее телом, а просыпаясь утром, втягивал ноздрями тонкий запах ее пота и любовался вишневыми пухлыми губами, перебиравшими невнятные звуки, – словно почуяв его взгляд, она начинала потягиваться, по-кошачьи выгибаясь и мяукая: «Джордж, это я…»

Она забирала в кухне завтрак, пристраивала поднос на постели и устраивалась напротив Джорджа, скрестив ноги по-турецки – толстые красивые коленки, литые бедра, смутная улыбка. «Я не порчу тебе аппетит?»

«Нуга, ты хоть отдаешь себе отчет в том, как это двусмысленно звучит?»

Она только качала головой, большущая красивая девчонка с припухшими от сна подглазьями и плотно пригнанными, как зерна в кукурузном початке, зубами.

«Если ты решишь уйти, – сказал он, – то сделай это, когда я буду спать».

«Договорились, – кивнула она. – Когда ты будешь спать».

Она и ушла, когда он спал. Быть может, он перестарался со снотворным: разболелись колени и позвоночник. Да и сотрясение мозга в очередной раз напомнило о себе: голова кружилась, как в детстве после катания на карусели.

Восстановить события той ночи по ежедневным газетам практически невозможно. Да и полицейские протоколы фиксируют лишь несколько разрозненных фактов, что и вовсе затрудняет работу биографа, оказывающегося в опасном зазоре между вымыслом и домыслом.