Он ушел ровно в семь, хотя знал, что Негр, скорее всего, вернется не раньше восьми, а может, и позже, если друзья напьются или если команда выиграет. Снова миновал те же непригодные ржавые рельсы, прошел по той же улице. Он еще чувствовал запах женского тела и духов, легкий, тошнотворный, провоцирующий отвращение, но, одновременно, желание и забытье. В паху до сих пор пульсировала кровь, приятное тепло разливалось внизу живота, он чувствовал что-то вроде отголоска прикосновений сбоку от ягодиц и вокруг талии, жжение от укусов на шее, легкую спутанность волос на руках и густой кисло-сладкий привкус у основания языка. Но от всех этих приятных мелких ощущений отвлекал глухой, назойливый голос, заставлявший его испытывать отвращение, отвращение к самому себе, к раннему воскресному вечеру, к тому подлейшему безразличию, с которым он думал о завтрашнем утре и о Негре.
XVII
Альстромерии, скопление пятен пшеничного цвета. Постаревшее небо теперь стало заметнее: на него указывает араукария (ствол дерева покрыт светотенью; слева, со стороны берега, в облаках начинается странное волнение, угрожая лазурным прорехам). А вот этого не было: на другой стороне взметнулась макушками мачт сосновая роща. Линия горизонта, которой пока нет, ограничит бег воды, над ней высятся кряжистые хребты большой горной цепи, гигантской костлявой рептилии. Пока в складках ее кожи лежит лишь немного мертвенно-бледного холода, вырисовывается только одна из вершин.
Он задает себе вопрос, не прячется ли где-то в тени, в какой-нибудь выемке этого пейзажа, может быть, за альстромериями, на камне у берега, прекрасная, манящая фигура с бледным лицом, с копной волос цвета тусклого, подернутого пеплом рубина, этих вечно струящихся, пунцово-красных нитей, которые он желал, перебирал, нюхал холодным вечером, наполненным травами и видениями.
Гроза надвигается и ветер нагоняет пугающие, черные громыхающие тучи. Вода перемещается, вспениваясь на ходу.
XVIII
Пока они застегивали спецовки, он не сводил глаз с Негра. Дул порывистый ветер. Ночью отбросы начинали бродить, и смрад заставлял содрогнуться даже самых бывалых. Деметрио следил за движениями Негра, который никак не мог справиться с «молнией». Наконец он помог ему и поторопил его. Негр коротко кивнул, они сели в грузовик и выехали из гаража.
А знаешь, что? Моя жена, похоже, образумилась, поверь, дружище, уж я-то за ней внимательно слежу. Бедняге хорошо досталось, я ей устроил разгон от души, всю ночь мозги вправлял, а она сидела паинькой и помалкивала. Да, знаю, хотел ее бросить, избить до смерти, но что поделаешь, Деметрио, нужно прощать, если хочешь, чтоб и тебя прощали, и потом, она права, как я могу подложить такую свинью детям, ведь они еще маленькие, и что же, прожив в доме столько лет, мне уходить? В другой дом? Нет уж, дудки! Дело ясное: вцепилась в первого встречного болвана и трахнулась с ним от тоски и одиночества, как ты и говорил, именно так все и случилось, да прямо в моем доме, это-то меня больше всего и бесит. Но я не олух какой-нибудь, сразу смекнул, потому что вижу, она постель меняет, хотя меняла только вчера, ха-ха, своему папочке пудри мозги, не мне. Ну, этим и кончилось, сказал ей пару ласковых, но ты б ее видел, Деметрио, клянусь, не узнал бы: на коленях стояла, сплошное раскаянье, говорила, что любит меня, что неужели за одну ошибку я так ее накажу после десяти лет преданности. Зато теперь готовит — пальчики оближешь, как в доброе старое время, ждет меня и всегда не прочь идти со мной в комнату, святая душа. Деметрио кивнул, хлопнул его по плечу и сказал, правильно поступаешь, Негр. Улица Дефенса терялась впереди, как узкий темный коридор. Какой-то звук привлек внимание Деметрио и заставил внимательно прощупать пакет — он снял перчатки, развязал узел и нашел на дне несколько кусков фарфора. Это было десертное блюдце, расколотое на три части. Белое блюдце из старого дома, где подают чай. Он нагнулся, положил на землю осколки и сдвинул их вместе; оказалось, что в середине недоставало треугольного кусочка. Торопливо порывшись в пакете, он ничего не нашел. Тогда соединив, как сумел, осколки, он связал пакет и запрыгнул в грузовик, оставив блюдце на углу Дефенсы — сервировку для угрюмого холода.
XIX
Прощание с Коротышкой назначили на семь вечера среды, а похороны — на следующее утро, в восемь. Узнав об этом от расстроенного официанта, которому сообщил неизвестно кто, Деметрио и Негр договорились созвониться и решить, могут ли они пойти. Нужно было выяснить, отпустят ли Негра со второй работы, при условии, что Деметрио откажется от вечернего сна. Негра не отпустили, по крайней мере, так он сказал. Тогда они попробовали договориться с мусороуборочной компанией и получили ответ, что все решаемо, но им урежут на полтора часа отработанное время (или на два, для круглого счета), с шести тридцати до восьми — на официальное время разгрузки мусора. Деметрио предложил выйти на работу в час ночи. Негр отказался, сославшись на усталость, начальство его поддержало, напомнив, что в час ночи тот грузовик, который они оба так хотели получить обратно, будет еще занят и освободится только в три, и что, как ни крути, перестановки смен и изменение графика работы машин потребуют перетряски всего рабочего расписания, но ради полуторачасовых похорон компания на это не пойдет. В конце концов было решено, что они закончат смену раньше, и им вычтут два часа, хотя, судя по их лицам, такое решение никого не обрадовало.
Читать дальше