Андрей Агафонов: Медные люди

— Слеза накатывала… — сквозь слезы улыбается Настя. — Так и резала, сквозь слезу.

— Сквозь слезу, ага! Это хорошо. Сейчас уж так не скажешь — столичные критики засмеют. Пафос, скажут. А потом ты над своей работой плакать разучилась…

Ну да ладно, это все лирика, — оборвал себя Прокопьич. — Тебя сейчас другое интересует. А именно: сколько вранья в рассказе твоего московского дружка насчет малахитовой шкатулки. Я так полагаю, что он и сам того не знает. Может быть — все правда! Но тогда уж дружок твой — никакой не бизнесмен, поскольку с нечистой силой запанибрата…

— Прокопьич… — укоризненно улыбнулась Настя.

— Дура! — закричал вдруг Прокопьич. Шепотом закричал. Подкатил кресло поближе, нагнулся и зашипел в лицо:

— Дура, чему смеешься?! Ты что думаешь, Жабрей с каменных веточек разбогател? А? Да кому они нынче нужны! Или ты думаешь, что это я по здешним меркам богатый, а по–вашему, так и тьфу? Погоди–ка…

Он откатывается в кресле назад и показывает на висящий на стене портрет:

— Как думаешь, что это?

Настя на этот портрет уже посматривала искоса. Изображен на нем Никита Жабрей самолично — а похоже, что и собственноручно. Даже не изображен, а намалеван — кажется, что автор намеренно возил кистью как можно грубее. Краски преобладают — зеленая и желтая.

— Автопортрет ваш, Никита Прокопьич, — смиренно говорит Настя.

— Переверни–ка, — слабеющим голосом просит Прокопьич. — Переверни, переверни, он легко переворачивается…

Настя недоуменно смотрит на старика. Подходит к стене. Берется за грубую, сусального золота раму — и портрет действительно легко переворачивается, с помощью какого — то хитрого потаенного механизма. Настя смотрит… и прикрывает глаза рукой. Слышит какой–то странный шум, вроде детского плача. Смотрит на старика. Тот сидит, сжавшись в кресле, и хихикает. До слез. Затем говорит:

— Он самый и есть. Винсент Ван Гог. Поверни–ка его обратно…

* * *

Данила тем временем бредет по главной улице поселка. Поднимается по ступенькам. Спавшая у дверей в столовую шавка вдруг лохматым комком срывается у него из–под ног и кубарем катится прочь. Усаживается на безопасном расстоянии и принимается злобно выть.

— Трупом от тебя пахнет, — объясняет остолбеневшему Даниле какой–то пьяненький мужичок. Данила молча сгребает мужичка за грудки, поднимает в воздух и с размаху бьет об стену. Затем отпускает, и тот валится кульком. Данила заходит в столовую.

Когда–то поселок был побогаче, и столовая не пустовала. Проект типовой, по–советски размашистый — оклеенные фальшивым малахитом массивные колонны, засохшие пальмы в кадках, огромный зал… Теперь здесь почти пусто.

За железным прилавком громыхает чем–то кухня, да сидит ярко размалеванная девчонка с кислой физиономией под когда–то белым колпаком. Большинство столиков сдвинуто в угол, составлено на попа. За оставшимися сидит несколько компаний — по два, по три человека. Несмотря на ранний час, все уже изрядно пьяны. Слышно, как жужжат мухи.

Данила изучает меню с горбатым подносом в руках: вслед за пельменями и шницелем идет вино «Семь братьев», вино «Монастырская трапеза», вино «Букет Молдавии»…

— Водки, — говорит Данила. На его подносе — салат из засохших помидоров.

— Не торгуем, — говорит раздатчица и нагло смотрит на него. Данила, морщась, двумя пальцами достает из нагрудного кармана деньги и кидает на прилавок. Девушка продолжает смотреть на него и не видеть в упор.

— Данила Степанович! — раздается сзади. — Дорогой мой человек! Леночка, сходи к тому столику, чего–то они хотят…

Данила оборачивается. Полоз подходит к нему, берет за локоть:

— И вошли вы давеча так интересно…

— Кончай, — морщится Данила. — Есть водка — давай, а нет — катись…

— Пошли, — толкает его Полоз в сторону подсобки. — С хорошими людьми познакомлю…

Дверь за ними закрывается, и они попадают в другое помещение. Вроде того бара, в котором мы видели Настю. Здесь людно, но шумы какие–то приглушенные, забитые странной тягучей музыкой — тоже, впрочем, негромкой. Навстречу вошедшим поднимаются два коротко стриженных парня, сидящие у входа — но, узнав хозяина, возвращаются на место.

— Я тебя умоляю, — говорит Полоз (а сам так и вьется вокруг Данилы) — не ходи больше ко мне через этот быдлатник, есть же задняя дверь, для приличных людей… Люди подумают, что Полоз друзей не уважает…

— Сюда, пожалуйста, — улыбается официантка, ослепительно красивая девушка, очевидно знающая себе цену. Но Данила не думает об этом. Он сидит и смотрит прямо перед собой.