Павел Мухортов - Повести и рассказы

Гусаров с раскрасневшимся лицом подмигнул Соловьеву, ловко оторвался от Люси, обошел Люлина и прокричал: «Штрафную! Штрафную! Живенько! — и взял едва наполненный шампанским фужер, услужливо поданный кем–то, а затем и второй, который сунул в пальцы Люлина, а свой приподнял: «И как говорится здесь, будьмо!»

— Будьмо! — прокричали лейтенанты дружно и встали. И все выпили, а гусаров и Люлиным по–военному, отставив локоть.

— Знакомьтесь, — прокричал Гусаров, подскочил, схватил свою смущенную молчаливую спутницу повыше локтя и с силой вывел чуть вперед себя. — Это Люся, моя супруга. Скоро.

Она улыбнулась, подставила предупредительно губы, и он, смеясь, поцеловал ее звонко, играючи смачно, засуетился возле стола, отодвинул, переигрывая услужливость, стул, помог Люсе сесть, сел рядом, удовлетворенно шумно вздыхая, забрасывая ногу на ногу, откинул голову.

Люлину отвели место на углу столов, так что можно было видеть всех сразу. «Семь лет еще не женюсь», — отчего–то тоскливо подумалось Люлину. Перед ним стояла приготовленная глиняная цветной росписи кружка, с домашним вином, как сказал Лева, с карпатским. Валентин пил это вино, мягкое, очень приятное, усмехнулся и глядел блестящими глазами. Шумели голоса, соседи вернулись к прерванным разговорам, спорили горячо, обижаясь, то с наигранным возбуждением, то с улыбкой доказывая что–то друг другу.

Сосед справа, угрюмый Ю. Ю., сидел с тоскующим видом, скучал, ворчал недовольно:

— Сказали, ждем пять минут. Уже семь. И ни Змеева, ни каски. Побег за ней. Традиция называется. Когда начнем? Ждем, ждем, тянем, тянем, как кота за…

— Чего ворчишь? — Люлин брезгливо поморщился и кивнул головой. — Не терпится?

— Не трави, Люля, душу.

Гражданские в зале, посмеиваясь, наблюдали за офицерами, как те, разбившись на группки, обнимались, пели что–то и пили, разбивая после каждого тоска рюмки, как в солнечной Абхазии. То следили за взмыленными танцующими нетвердо лейтенантами и их женами, то за ребятами из ансамбля — те созерцали в свою очередь происходящее пустыми флегматичными глазами. Их глаза говорили, что им, слугам искусства, далеко до таких слишком человеческих наслаждений. И все эти десятки пар глаз, и руки, швыряющие к ногам музыкантов деньги, и скучный Ю. Ю., который, как неприкаянный, бродил по залу, все показалось вдруг Люлину неестественным, а ресторан с бледным узорчиком на стенах и с редкими бра, — убогим, напоминающим обычную столовую.

Наконец вбежал Змеев, словно котел держа за тесьму зеленую каску:

— Эге–ге!

Несколько человек тотчас вскочили из–за столов, ринулись к Змееву, крича что–то несуразное, радостно–возбужденное, захлопали в ладоши. Змеев, сияя, тряс поднятой над головой каской, как гоголевские запорожцы — оружием. Он остановился и стал поворачиваться то вправо, то влево, как клоун на цирковой арене, чем вызвал гул восторженных выкриков и любопытство гражданских. Был он худ и с лицом меланхолика, но весел. Он относился к типу мягких, безобидных людей, нравящихся всем без исключения.

Змеев опустил каску на стол, замер, складывая руки на груди, смеясь, прокричал:

— Заливай!

Оживились прежде дремавшие Сергей Галкин и Бубнов Олег, признанных во взводе «пропойцы» — (пьяными их никто никогда не видел, но слышал невероятное множество питейных историй с их участием) — оба высокие, худые, с веселыми глазами, брали бутылки, открывали и выливали их содержимое в каску. Музыканты как раз прервали игру, устало чинно расселись за столиком. Помещение ресторана заполнила тишина. Булькало, пульсирующе лилось из бутылок. И каска заполнилась до краев. Повеселев, Змеев пихнул Галкина в бок локтем, осторожно поднял каску, как поднимают хрустальный кубок, и обвел зал торжествующим взглядом.

— Теперь, братва, кидай ромбы!

Он обходил столы, тихонько посмеиваясь, подмигивая, подшучивая, а лейтенанты суетливо крутили, снимали нагрудные знаки, именуемые то ромбами, то поплавками, бросали в каску, брызгая водкой. Вот и последний человек бережно опустил голубой знак.

— Выпьем, — сказал Змеев, сделав строгое лицо. — В строй, братва. Становись! Как в училище на вечерней поверке. Выпьем. За нас. Четыре года мы упорно карабкались к этому счастливому моменту, повторяя девиз: «Лучше красный нос и синий диплом, чем наоборот».

— Змей, а как же те, у кого пролетарский нос и такой же диплом? Или они из другого теста? — деланным обиженным тоном пробасил Танов, краснощекий толстяк с глазами–пуговками.