Валерий Митрохин - Афорист

Я стал чувствительным и к словам, которые меня не касаются (оттуда же).

Ляпис. Ляпсус.

Из комнаты свиданий:

— Иногда я чувствую себя очень свободным.

— Дорогой! Так тебя понимаю, хотя такое состояние у меня было всего дважды. Первый раз, когда я отдавалась своему жениху, а потом — когда уходила от мужа.

— Я слыхал, что судьба семьи зависит от того: как, когда, где и почему… это случается между ним и нею в первый раз…

Из хаоса:

— Остановите меня! Неужели вы не видите, как я страдаю!

— Ты так победоносно орёшь, что никому и в голову не приходит, что тебе это во вред.

— Прежде всего, это другим во вред. Я так устал быть злым!

— Мне хочется жить дальше. Раньше я думал, что мы живем по привычке, а теперь у меня иное мнение.

Не будь человек созданием Божиим, со временем земляне покорили бы весь космос и все измерения его и стали бы угрозой самому Автору Вселенной. Но с каждым новым поколением во всех племенах рождается все больше носителей доброго разума. Созданный Господом по его Образу и Подобию человек оказался способен к самоочищению и самовозрождению. Постепенно, правда, страшно удлинив путь к бессмертию, он сквозь слезы, кровь и потери приходит к своему ренессансу.

«Чал», речитатив в исполнении эмигранта:

Фиолетовая дама мне приснилась на рассвете. Я влюбился, а она мне: мол, давно ты на примете.

На песке у моря синего с ней дотла чуть не сгорели. Родила Фиалка сына мне краснокожего в апреле. Мальчик вырос, и японка вышла замуж за него. Узкоглазого внучонка сделали из ничего. Жёлтый мальчик с чёрной девочкой оказались на мели. Фиолетовую деточку ненароком родили. Фиолетовая дама. Море. Чайки. Телефон. Просыпаюсь утром рано. Вспоминаю страшный сон.

В вестибюле Организации местных наций по периметру под самым потолком висят знамёна. Их более ста пятидесяти. Они теснятся, пёстрые, и напоминают верхние ярусы вешал универмага в отделе одежды.

Из хаоса:

Тяжелая полоса кончается. Это совсем неплохо видно. Густо–чёрная позади, она под ногами казалась светлее, почти серой. А впереди белела лёгким снежным налётом окраина белой полосы.

Однако ни с той, ни с другой полосы взлететь нельзя, если нет крыльев. Даже если есть колеса и горючее, без крыльев — никак.

Психома:

Одного из моих братьев я спас от смерти. А другого от убийства. Я спас их друг от друга. Это было просто. То есть решение было элементарным: одного я увёз и поселил подольше от дома, который они никак не могли поделить. Благодаря мне, они сегодня лучшие друзья, и объединила их общая нелюбовь ко мне.

Душа не знает расстояний. Душе неведомы преграды. Лена.

— В картишки не с кем переброситься! — кокетничал по телефону Винодел.

Гримаска, грим–маска.

Из хаоса:

— Зачем ты за него выходишь? Он же голубой и пархатый!

— Самые чувственные, самые умные мужики — это пархатые. А расцветка его меня не волнует. Я сама розовая.

— Он знает?

— Пока нет. К тому же он не пархатый. Он итало–грек!

— Чушь! Все они маскируются, лишь бы поиметь белую бабу. Они нас прописывают у себя временно.

— Лучше быть временно счастливой, нежели постоянно и всю жизнь в соплях.

Смотрю на них — на всех этих цикадариков или цикадуриков — и более всего меня огорчает в них то, что никто из них не мечтает. Ни о чём. Ни чуть–чуть. Живут, жуют, богатеют или нищают. Но не мечтают. Совсем не романтическая публика.

А вот еще одно. Большая нынче редкость, чтобы неаборигенка зачала. Фиолетовая же Сора понесла. Она цветная, но не местная.

Не иначе ей помогают сверхъестественные силы.

— Пора кончать, Жилда! — произнёс Брион Эм.

— Да, свет очей. Почти что всех цикадуриков пометили. Осталось только посигналить, и они полезут в автомолёт.

Последнее время ему всё более всего хотелось только одного: испытать отработанный удар правой в голову. Так называемый хук. Не на ринге, а в натуральной среде. На улице. На воздухе. Желание это становилось тем неотвратимее, чем больше вытесняло из сознания иные.

У Мажара, что называется, чесались руки.

В небе стоял негромкий гул. На земле пахло чем–то до слез памятным с детства. Говорили, что это кружат невидимые автомолёты. А запах так похож на смесь карболки и хлорки, которой я нанюхался в госпитале, где меня спасала от смерти тонкорукая, очкастая старая еврейка — хирургиня Сара. Цикадийцы поглядывали в небо, чертыхаясь. Ходили слухи, что выхлопные газы автомолётов опасны для здоровья.

Оргазм — это выход за пределы собственного я. Выброс. Всплеск. Неспособность к этому — признак тупика, в котором надолго, если не навсегда, останавливается движение души к бессмертию своему. Ещё одно Господне наказание. За бесовство оно, за сатанинство.