Кадзуо Исигуро - КОГДА МЫ БЫЛИ СИРОТАМИ

В тишине я долго стоял спиной к дяде Филипу в затененной части комнаты и прислушивался к его дыханию. Потом повернулся и совершенно спокойно произнес:

— Вы сказали, что верите, будто моя мать жива. Она все еще у Ван Гуна?

— Ван умер четыре года назад. А его армия была разгромлена Чаном. Я не знаю, где твоя мать теперь, Вьюрок. Честно, не знаю.

— Ну что ж, я найду ее. Я не сдамся.

— Это будет непросто, мой мальчик. Война катится по стране. Скоро весь Китай будет вовлечен в нее.

— Да, — сказал я. — Рискну предположить, что скоро она охватит весь мир. Но в том не моя вина. Более того, это уже и не моя забота. Я намерен начать все сначала и на этот раз найти ее. Вы можете сказать мне еще что-нибудь, что могло бы помочь в моих поисках?

— Боюсь, нет, Вьюрок. Я сообщил тебе все.

— Тогда прощайте, дядя Филип. Простите, что не смог оказать вам услугу.

— Не волнуйся. В людях, жаждущих оказать Желтому Змею эту услугу, недостатка не будет. — Он хохотнул и добавил устало: — Прощай, Вьюрок. Надеюсь, ты сумеешь найти ее.

Это было мое первое дальнее путешествие после многолетнего перерыва, и в течение двух дней по прибытии в Гонконг я чувствовал себя усталым. Перелет по воздуху хорош тем, что краток, но в самолете тесно, и всегда ощущаешь какую-то дезориентацию. Боль в ноге снова тревожила меня, словно неотвратимое возмездие, и голова трещала, что, без сомнения, наложило отпечаток на мои впечатления от колонии. Знаю людей, которые возвращались оттуда, исполненные восторга. «Исключительно многообещающая страна, — говорили они. — И такая красивая!» Однако большую часть недели, что провел там я, небо было затянуто тучами, а улицы удручающе запружены людьми. Кое-что, правда, вызывало приятные воспоминания: вывески на китайском языке, вид китайцев, спешащих по своим делам, — смутные отголоски Шанхая. Но все равно даже это создавало скорее дискомфорт. Словно на каком-нибудь унылом званом ужине в Кенсингтоне или Бейсуотере встретил дальнюю родственницу женщины, которую некогда любил; ее манеры, выражение лица, повадки будоражат память, но в целом она остается для тебя странной, даже гротескной пародией на дорогой образ.

Я был рад, что рядом оказалась Дженнифер. Когда она впервые намекнула, что хотела бы поехать со мной, я сознательно оставил намек без внимания. Потому что даже в то время — а это было всего пять лет назад — она все еще обращалась со мной отчасти как с инвалидом, особенно если в мою жизнь так или иначе вторгались воспоминания о прошлом или о Востоке. Наверное, в глубине души я долго противился ее чрезмерной заботливости и только когда понял, что она тоже хочет немного развеяться, что ее одолевают собственные тревоги и что такое путешествие может пойти ей на пользу, согласился.

Именно Дженнифер предложила продлить путешествие и отправиться в Шанхай. Думаю, это можно было осуществить. Мои старые знакомые, все еще пользовавшиеся влиянием в министерстве иностранных дел, без особого труда помогли бы нам добиться разрешения на въезд в Китай. Знаю людей, которым это удалось. Надо сказать, сегодняшний Шанхай во многом напоминает город, каким он был когда-то. Коммунисты удержались и не разрушили его, большая часть зданий международного сеттльмента осталась нетронутой. Улицы, хоть и переименованные, вполне узнаваемы; говорят, любой, кто знал старый Шанхай, легко ориентируется в новом. Но всех иностранцев, разумеется, изгнали, а там, где располагались шикарные отели и ночные клубы, теперь находятся бюрократические учреждения правительства председателя Мао. Иными словами, нынешний Шанхай — пародия на прежний город — мог произвести на меня не менее тяжкое впечатление, чем Гонконг.

Я слышал, коммунистам почти удалось справиться с бедностью и наркоманией, против которой с таким энтузиазмом боролась моя мать. Следы глубокого проникновения этих пороков в общество все еще заметны, однако коммунисты, похоже, сумели за несколько лет добиться того, чего десятилетиями не могли сделать филантропия и бурные кампании европейцев. Помню, в первую ночь, проведенную в гонконгском отеле «Эксельсиор», меряя шагами комнату, лелея больную ногу и пытаясь восстановить душевное равновесие, я задавался вопросом: как бы отнеслась к подобным размышлениям моя мать?

В «Роуздейл-Мэнор» я отважился направиться только на третий день. Задолго до того было решено, что я поеду туда один, и Дженнифер, хотя и не спускала с меня глаз все утро, после завтрака проводила меня до машины без лишней суеты.