Елизавета Александрова-Зорина: Приговор

Андрей закрутил кран, протер рукавом запотевшее зеркало и, вглядевшись в бугрившееся шрамами лицо, поморщился.

— Знаешь, каждую ночь я вижу во сне тот день… — протянул друг.

— Я же просил — не надо.

— Не могу. Это разъедает мне сердце, — не слушая, продолжал он. — Во сне я проживаю все снова и снова, минуту за минутой, а когда просыпаюсь, не могу избавиться от воспоминаний, которые набрасываются из каждого угла, словно подосланные убийцы, так что вся жизнь превращается для меня в длинный–длинный день, который я никак не могу забыть… Я ведь часто бываю там, — добавил он, помолчав. — Давай съездим вместе?

Андрей зажмурился, нырнув в темноту.

— Зачем? — спросил он наконец.

— Чтобы я забыл, а ты вспомнил, — деланно засмеялся друг, и Андрей почувствовал, как съежилась его душа.

Они угрюмо молчали, уставившись на дорогу, петлявшую, как судьба, и только приемник тихо бурчал что–то под нос, словно выживший из ума старик. Машина подпрыгивала на ухабах, и мелкий, похожий на туман дождь царапался в окно, а Андрей, уткнувшись лбом в холодное стекло, гадал, не пожалеет ли он, вспомнив то, что забыл.

Не проронив ни слова, они вышли к заброшенным, исписанным краской ангарам, заросшим высокой, по пояс, травой, и друг повел его вытоптанной тропой, в дальний сарай, стоявший в стороне. Ржавая дверь билась на ветру, как раненная птица, внутри было промозгло и темно. Друг показал на темное, едва различимое пятно на бетонной стене.

— Кровь.

Андрей провел ладонью и отдернул ее, будто обжегшись.

— Тебя привезли в мешке, связанного, с набитым тряпками ртом, бросили сюда, — друг кивнул в угол, — били ногами, — он показал как били, и у Андрея заныл живот. — Потом вытащили из мешка, развязали. Ты полз, оставляя за собой след крови, а мы смеялись, засекая время. Ты полз долго, словно дверь удалялась от тебя все дальше и дальше.

Андрей лег в угол, прижав колени к подбородку, и ботинки друга, приблизившись к его лицу, стали размером с собаку. Голова раскалывалась, будто оттуда пытался вырваться тот, кем он был, запертый, словно узник, в забытых воспоминаниях.

— Я ненавидел тебя — за подосланных убийц, за угрозы… За все, что ты сделал мне! — Лицо друга было изрезано тенью, которая падала от зарешеченного окна.

Андрей корчился на полу, а призраки прошлого выли, словно ветер, стучали дверью, метались тенями по грязному полу и, облекшись в плоть, нависали над ним, наматывая цепи на кулак. Он разглядел обступивших его сутулых мужчин, и тело заныло от боли, а ноги, отнявшись, перестали слушаться.

— Потом мы били тебя головой об стену, — покрываясь пятнами, друг принялся в исступлении колотить кулаком по стене, сбивая его в кровь, — били, пока она не стала красной…

Он слизал кровь и, достав платок, перевязал руку.

— Как ты мог? — всхлипнул Андрей, проведя обрубленными пальцами по лицу.

Он вспомнил мальчишек, бегущих с мисками на головах, и его сердце вылезло наружу, словно грыжа.

— Ты вырубился, — задыхаясь, словно от быстрого бега, просипел друг, расстегнув ширинку, — и я стал поливать тебя, пока ты не очнулся, захлебываясь мочой.

Кровь ударила ему в лицо, и Андрей вскочил на ноги.

— Подонок! — закричал он, ударив друга в грудь.

Скинув плащ, тот бросил его на пол и, вытерев взмокший лоб, затараторил:

— Потом приехал нотариус, наш человек. Заглянув в ангар, поморщился и не стал заходить. Ты подписал все бумаги, левой рукой, потому что правая была перебита…

Почувствовав острую боль в пальцах, Андрей замахнулся, но друг оттолкнул его, не смолкая:

— Мы затолкали тебя в мешок, отнесли в машину…

Андрей набросился на него со спины, зажав горло:

— Ты был мне как брат!

Оба кричали, не слушая друг друга.

— А потом тебя повезли в другую область, бросили в лесу, недалеко от дороги. Я не думал убивать тебя, хотел только на время вывести из игры, — друг захрипел, пытаясь убрать его руку.

— Ты спал с моей женой! — душил его Андрей. — Ты изуродовал меня, сломал жизнь! Ты все отнял у меня! Память, детство, все, что было!

— Я ждал, что ты вернешься… Я искал тебя… — задыхался друг, и его голос слабел. — Я не хотел, прости…

Он уже глотал воздух, как рыба, выброшенная на берег, и, царапая стену, ломал ногти, но Андрей, плача, не отпускал его, пока друг, стихнув, не обмяк. Швырнув на пол, он принялся бить его ногами, оставляя грязные следы от ботинок на лице, а потом, разрыдавшись в голос, бросился к нему, обняв.

— Эй, очнись, очнись!