Марина Голубицкая - Вот и вся любовь

Десятилетняя Зоя так и не смогла объяснить, куда собралась, если на часах полдесятого… Через полгода, на излете летних каникул, она уложила огромный рюкзак для дачи.

— Зоенька мы едем только на два дня!

— Я думала, недели на три…

— А кто страдал, что послезавтра в школу? Зоя! Какое сегодня число?

— Не знаю… Ну, тридцатое августа.

Дорогие мои, ненаглядные! Гляжу и не нагляжусь на ваши фотографии, особенно — на семейную. Замечали ли вы когда–нибудь, что семейная фотография Ульяновых — это портрет угрюмых людей? Чтоб дети были угрюмые!! Я этим объясняю все: и трагедию Александра, и трагедию Владимира. У них было угрюмое детство!

Как же хороши ваши всеобще улыбчивые и счастливые лица на вашем семейном портрете! Малышка, видно, так и растет под папиным крылом; старшая — мамина: мамы всегда любят первенцев; ну, а я выбрала себе среднюю: такое особенно хрупкое, тонкокожее дитя с незащищенной, открытой улыбкой… Храни ее, Господи!

Поздравляю, злорадствовала я, вы выбрали Зою, двоечницу по русскому, помогите нам с ней, пожалуйста. Я еще верила в чудодейственные методики, Е. Н. же, словно не слыша, вновь и вновь восхищалась фотографиями — специально для нее я «нащелкала» в Перми одноклассников и детей.

Е. Н. наконец смирилась с нашими взрослыми обличьями.

Самое первое — какие вы все красивые, радостные, благополучные, уместные! Но лучше всех, конечно, дети. Старшие немного конфузятся в присутствии подвыпивших предков и поэтому несколько скованны. Ваша будет красавица — да она уже красавица. Только чуть холодновата. Не перемудрили вы с ней (как Вера у Ростовых)? Зато малышня — один восторг. И опять же: Зоя лучше всех (и с чего ты взяла, что я могу изменить свои привязанности?). Но она и объективно лучше всех. Сережина девочка уже знает себе цену. Она явно демонстрирует свои балетные данные. Левино дитя еще не «вылупилось» из младенчества. Этакий увалень–сосунок, которого, наверное, все тискают и без конца обнимают. А Зоя сидит себе, опираясь на кончик указательного пальца, точь–в–точь как ты на старой школьной фотографии у школьного же фортепиано. Стоишь, чуть касаясь клавиши кончиком этого же указательного пальца, а кажется, что ты легко опираешься на него, и тебе этой опоры хватает, и оттого фигура кажется невесомой, воздушной. И глаза у Зои твои: радостные и еще ждущие радости. И одета девочка прелестно: что–то черное с золотом, не мешковатое; черные туфельки на точеных ножках. А то эти вытянутые колготки и футболки с клеймами уж как надоели! …

Но я‑то писала не про колготки. Я жаловалась, как мучительно иллюстрировали мы с Зоей «Сказку о царе Салтане», как не могли нарисовать коршуна, пока не нашли картинку у Брэма, как тщательно эту картинку срисовывали, а Зоя вмиг замалевала море черной гуашью…

А твои огорчения со средненькой меня умиляют. И — мне стыдно за своего брата учителя — как же так неуклюже обращаться с такими прелестными вещами, как сказки Пушкина и детский рисунок? Она с ума сошла, старая (или молодая)? Принуждать рисовать?!

Здесь Пушкина в одной школе, организованной «русскими» учителями, изучают так: вечер — « Болдинская осень». Участвуют все: от 6 до 17 лет. Отличились малыши и как раз в постановке пушкинских сказок…

Я не раз пыталась объяснить, что больше люблю взрослых, чем детей, мне хватало и своих утренников, чтобы читать про чужие! Она же подробно, на нескольких страницах описывала, как дети готовили костюмы, рисовали усы, как между делом заучивали стихи. Дочитав до конца, я чуть не топнула от досады по луже:

«А главное — как они читали (наизусть, конечно!) Пушкина, как сумели услышать его звонкость и звучность!» — вспоминают учителя. (Я‑то читала только газетный репортаж)…

Вот это да! Я завела абонентский ящик, чтобы не пропадали письма. Месяцами жду я этих писем. Обвешанная продуктовыми сумками, хожу на почту, сижу на корточках, ящик достался мне самый нижний, толкаю в скважину уродливый ключик, не поймешь, как правильно его вставить, потею от раздражения, с обидой пялюсь в пустое нутро, пишу на всякий случай письмо, и еще письмо, и другое, и третье, вымаливаю у ящика ответ, вымолив, тут же читаю, а она пересказывает мне газетные репортажи!

…Ну, а о Иринке и Лене у меня опять целый рассказ… Сидят они двоечком в среднем ряду на средней парте в своем 9 «г»… Где–то в середине урока, когда Е. Н., бывало, совсем уж разольется соловьем, Леня вдруг начинает «собираться» — вот как скучающий двоечник собирается рвануть из класса сразу со звонком. Я вначале была в недоумении — уж Леня ли это?! А он знай себе перебирает в своем изящном кейсе, что–то судорожно ищет в не менее изящных несессерах и пеналах… А потом меня осенило: Леня ищет «фанеру»! (Ходил тогда анекдот. На колхозном собрании председатель–зануда скулит: «Посевная, а запчастей нет, солярки нет, слесарей нет… Кто хочет выступить по существу?!