Алексей Сейл - Шляпа «Мау Мау»

То есть имеется в виду, что красавец лучше провел время, сидя перед телевизором. Однако на самом деле симпатию вызывает уродец, упорно вылезающий в мир, несмотря на то что тот безжалостно выплевывает ему в лицо свое неприятие. Отважный, нервный и уродливый человечек.

Бейтман уехал в Лондон за вещами Мерси. Их оказалось довольно много: тренажер, портновский манекен с лицом Клиффа Ричарда, сотня пар туфель, «пьяджо», верхом на котором я мечтал покататься, два надувных кресла и Адриан в клетке для перевозки — страшный черный кот, который прекратил орать лишь после того, как его выпустили в гостиной, и он тут же принялся раздирать когтями обивку на моем диване.

Мы так долго вносили ее вещи, что, когда закончили, часы показывали уже десять, а это означало, что я в очередной раз пропустил двухчасовую серию «Работы», в которой курдские террористы захватывали целый вокзал и грозили поднять его на воздух вместе с заложниками. Один из основных персонажей обязательно должен был погибнуть, и я делал ставку на доброго старого служаку Рона Таска. Мне хотелось посмотреть, как новый, более симпатичный состав справится со своей первой двухчасовой серией. Я вообще считал, что они слишком затянули с этим и в результате их вид существенно отличался от того, как выглядят настоящие полицейские. Все молодые, худощавые и с пышными шевелюрами. Среди них не было ни одного старого толстяка, дорабатывающего свое время до пенсии, и, что еще более странно, ни одна из женщин–полицейских не была лесбиянкой.

Каждое утро Мерси стояла перед окном гостиной и повторяла: «Здесь так спокойно, что я даже привыкнуть к этому никак не могу, так здесь спокойно» — после чего шла в соседний дом курить наркоту вместе с Бейтманом и Зуки, если та прогуливала школу, и через стены до моего кабинета, где я сражался со своей поэмой, доносились аккорды электрогитары.

По вторникам и четвергам она ездила с ними в Нортгемптон помогать им торговать безделушками, но все ее барахло продолжало оставаться у меня, воплощая собой ее присутствие, так что я с трудом мог пробраться к себе в комнату за спортивными туфлями.

Дома Мерси обычно разгуливала в одних трусиках.

Я стал уходить на все более длительные прогулки, сворачивая с проторенных дорожек на задворки деревень, в которых раньше никогда не был, то и дело попадая на не огороженные радарные станции НАТО, а однажды, перебравшись через изгородь из кустов боярышника, я оказался на проезжей части шоссе M 40.

Что касается головных уборов, то я абсолютно уверен в том, что фетровые шляпы следует носить лишь до королевских скачек в Эскоте, которые проводятся на третьей неделе июня, после чего вполне годятся соломенные, поэтому в пятницу, когда я столкнулся с Сэмом, натягивавшим колючую проволоку через старую дорогу для скота, на мне были надеты серые фланелевые брюки, кремовый хлопчатобумажный пиджак, белая рубашка без галстука, но с пестрым шейным шелковым платком, коричневые прогулочные туфли из Абердина и шляпа из тончайшей соломки. Поскольку в последнее время мы с ним виделись не часто, я был рад нашей встрече, хотя как пожизненному члену Ассоциации бродяг мне бы следовало укорить его за то, что он наглухо перекрывает дорогу; однако вместо этого я сказал:

— Привет, Сэм, я и не знал, что это твоя земля.

— Да, вся земля вокруг моя.

— Понятно.

— Хотя это ненадолго — собираюсь продать ее домостроительной фирме. Триста просторных квартир в складском стиле для одинокой сельской интеллигенции.

— Боже мой, — сказал я, — но я только что слышал по радио, что население сокращается. Кто же здесь будет жить?

— Правительство и строители утверждают, что им нужно четыре миллиона новых домов.

— Но для кого?

— Для всех одиноких, каждому нужна отдельная квартира, наверное, чтобы разгуливать по ней нагишом. Думаю, они потеряли способность общаться с окружающими, учитывая, что целые дни проводят за компьютерами, беседуя с призраками с противоположного полушария. В моей юности все жили вместе. Все поколения друг над другом. Моя старая бабка жила на чердаке, а ниже мама, папа, братья, сестры, кузены и постояльцы, тетушки, переживавшие трудные времена, и дядюшки, прикованные к постели. Это было ужасно.

На лице его отразилась внезапно пришедшая мысль:

— Наверное, у тебя теперь так же, со всеми этими приездами и отъездами.

— Наверное.

— Мы теперь редко тебя видим. А как твоя поэма, о которой ты нам говорил?