Володя Злобин - Ужин моего таракана

Я чувствую, как она растеряна, поломана и, анализируя тысячу смыслов, пытается разгадать мое предложение. Она долга собиралась с ответом, теребя мое ожидание, то появляющейся, то пропадающей, синенькой надписью «печатает». А потом лаконичное, абсолютно–неуверенное:

— Зачем?

— Чтобы помочь мне…

Сетей и троеточия достаточно, и Настя скоро появляется на пороге. Смотрит пристыжено, согласна на изнасилование. На что угодно, лишь бы понять меня. Я усталый физик или шахматист, а она въехать в мои формулы, используя художественную литературу.

Я усаживаю ее на кровать, чтобы разжечь несмелые эротические мысли. Улыбаюсь, смотрю на нее. Допускаю каплю нежности моей увитой шрамами рукой. Она глубоко дышит, млея от того, что ее волосы гладит изрезанная отчаянием рука. Может, думает она, он испугался тогда на крыше, но здесь, будучи один в своей квартире, пойдет до конца?

Я ободряюще обнимаю ее, и мое теплое дыхание играет с ее мочкой. Холодный сквозняк, втекающий в комнату через дыру в окне, не мешает нам.

Я даже немножко пососал ее ухо, вместе с крохотной сережкой, отчего Настя пискнула. Поражаюсь, но куда делась та ее уверенность, с которой она подошла ко мне на улице? Все было просто: я уже закусил ею. Отстранившись, я вновь провел тыльной стороной ладони по ее лицу.

А затем, выкинув нежность, мы смотрели самое скучное, самое бестолковое аниме, какое только можно найти. Я был готов пожертвовать интересом, чтобы на следующую неделю убить ее время. Ведь она будет пытаться разгадать то, что я хотел этим сказать. Когда я принес из кухни печеньки, чтобы совратить ее на сторону зла, я увидел, что она с интересом листала мою зеленую тетрадь со стихами. Я пришел в бешенство и вырвал из ее рук тонкий фолиант моих рассуждений о мире.

— Никогда, — говорю я зло, — никогда не бери эту тетрадь без моего разрешения.

В результате моего поступка обложка несильно помялась и точно также помялась моя душа. Тетрадь для меня была своеобразным портретом Дориана Грея, и я не выносил, когда кто–нибудь ее читал.

— Хорошо, — обеспокоено произнесла Настя, — я запомню.

Даниил Хармс гениален: «Прежде всего, женщина любит, чтобы ее не замечали. Это страшно разжигает женское любопытство». Любопытная женщина способна на все. Сделай так, чтобы она почувствовала безразличие. Если она думает, что интересна и необычна, твое невнимание ее уязвит, возбудит любопытство. Сочини глупые стихи с множеством троеточий. Задумчиво оборони фразу про какой–нибудь второсортный фильм. Тогда женщина, посмотрев его, тоже найдет картину привлекательной, хотя на самом деле она гроша ломанного не стоит. Подари ей какую–нибудь безделушку, что первой попадется под руку, и она до конца жизни будет думать о том, что же означал твой подарок.

Я получаю от этого нескончаемую энергию.

Неожиданно я наклоняюсь к ней так, что мое лицо оказывается в паре сантиметров от ее испуганной кожи. Бледна, как пудра. Ее глаза можно прочесть без запинки: открытая пигментная летопись. Там и желание, испуг, запнувшаяся о ноги мысль, вопрос о том, на какую часть меня положить свои руки и положить ли вообще, даже сведенные коленки и то можно прочитать в этих испуганных, но желающих моих действий глазах.

Я сглатываю слюну и словно не нарочно показываю ей кончик языка, следующий по моим рваным, запекшимся и обветренным губам — я всегда кусаю их, даже летом. Это вызывает много вопросов.

Ее рот тоже приоткрывается. Она уверена в том, что с ней, здесь, наедине и без свидетелей, если не считать паука, выползшего размножить нас в своих многочисленных глазах, я не буду дурить, а откроюсь с шипением пивной банки. Стану настоящим, той натурой, которая заперта под амбарным замком мохнатой души. И она, хрупкая страдающая девушка, хочет быть тем ключиком, который отопрет заржавелый засов, даже если ей при этом придеться впервые побыть замочной скважиной, а мне головастым ключом с бороздкой. Настя не может понять, что если я стану самим собой, то буду обыкновенным парнем. Я хочу этого меньше всего.

Несколько мгновений я пребываю в неуверенности, что, конечно же, не укрылось от ее прыткого взгляда. Она вот–вот скажет то, что окончательно выбьет инициативу из моих губ.

Почти касаясь губами ее лица и лаская кожу теплым дыханием, проговариваю:

— Пора домой.

Настя не может скрыть разочарования:

— Что?

Я сама любезность, на губах которой укор, будто это она меня соблазняет: