Вадим Тарасенко: Спасите наши души

— Братья и сестры, давайте сегодня поговорим о таком прекрасном чувстве, которым наделил нас Господь, как любовь, — неожиданно вырвалось у отца Сергия. «Причем тут любовь? Я же сегодня хотел с ними говорить о заповеди: «Не укради», — мелькнуло у него в голове. Но слова сами, казалось без всякого его участия, вырывались из его уст: «Бог есть любовь» (27) , — учит нас Слово Божие. В первом послании к коринфянам апостол Павел пишет о любви так: «Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, то я ничто…» (28) , — глубокий, грудной голос священника звучал под сводами церкви, пытаясь влезть в этих старых и молодых, здоровых и больных, захлебывающихся в повседневной серой суете людей. Перед ним смиренно стояли старухи, благостно смотрящие на него слезящимися глазами на сморщенных лицах, редкие, скромно одетые молодые люди. «Все правильно — «не укради» не для них, — мелькнуло в голове священника, — им просто даже нечего красть. Место и у так небогатого государственного пирога занято более другими — более наглыми, более энергичными и, иногда, более умными особями. А те вот так в церковь не ходят. Они появляются тут, когда закатывают пышные венчания либо отпевания, — и тут же ему вспомнились похороны Григория Князева, вспомнился респектабельный, а потому вдвойне отвратительный Гришкин брат, вспомнились его руки, чинно сложенные на животе, с короткими толстыми пальцами, покрытыми рыжеватыми волосами. «И эти пальцы хотят касаться Инниного тела, тела его Елки», — что–то тревожное запало в душу, неприятно тренькнуло сердце. Чувство ненависти резко заполнило его: «Жаль, что не только похороны приводят их сюда». А между тем одухотворенные слова возносились к куполу церкви:

— Любовь — это сущность учения Иисуса Христа. Иисус сказал: «Возлюби Господа твоего всем сердцем твоим, и всею душою твоею и всем разумением твоим».

«Инка моя, что ты сейчас делаешь? как только закончу проповедь и сразу к тебе».

«Боже, помоги», — распятая двумя парами потных рук, с ужасом и отвращением чувствуя, как срывается с нее одежда девушка, оглушенная ревом музыки, извергающейся из магнитофона и забивающей все остальные звуки, обратилась к Могущественному Покровителю. И неожиданно вспомнилось: «К сожалению, для многих Бог — своего рода последний–припоследний запасной парашют в том прыжке, который называется жизнь. Когда основной парашют то ли не раскроется, то ли порвется, человек рвет кольцо этого парашюта». Но что–то не раскрывался для Инны ее этот самый последний запасной парашют — насильник все также яростно продолжал делать свое дело. И осенило ужасное: «Не поможет Он мне. Я не сдержала слово — согрешила. Но почему согрешила? Я же не за деньги. И ведь и я, и он были вместе счастливы. А если оба счастливы — то какой же это грех? Неужели для Тебя, Господи, обычное людское счастье это грех»?

…Затрещал и разорвался бюстгальтер…

— Сволочь, ненавижу, будь ты проклят…

— …Это есть первая и наибольшая заповедь. Вторая же, подобная ей: «Возлюби ближнего, как самого себя».

«Господи, ну и как же все–таки иногда трудно выполнять твою вторую заповедь. Ведь бывают такие ближние, что полюбить их — все равно, что не умудриться вырвать, копаясь без респиратора и перчаток во внутренностях трупа двухнедельной давности на сорокоградусной жаре».

И снова перед глазами встал Гришкин брат — с маслянистыми глазами, толстой, короткой шеей, мясистыми губами. И эти мясистые, влажные губы хотят дотрагиваться до его Елки? Никогда!», — и вновь тревожно тренькнуло сердце. «Елка моя, я тебя никому не отдам», — Сергей представил улыбающуюся ему девушку — стройную, высокую, со смеющимися серо–бирюзовыми глазами… И взвилось над церковью:

«…любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине, все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит…» (29)

«… любовь долготерпит, милосердствует…», — проникало в душу женщинам, неоднократно битыми своими пьяными, грубыми мужьями…

«… не бесчинствует…», — про себя прошептала за священником молодая женщина и вздохнула: «Опять мой небось ночевать не будет, пойдет к своей лахудре. И ничего же не сделаешь. Даже уйти от него не могу — он один кормилец в семье, а у нас двое детей…».