Вадим Тарасенко - Спасите наши души

— Потому что они — люди, они нами созданы такими. И так было, есть, и будет — в земном мире всегда будут править амбициозность, честолюбие, в лучшем случае целесообразность, ну и чуть–чуть случайность, но уж никак не человеческая справедливость. Иначе нельзя. Иначе люди не выполнят то, для чего они, в принципе, и созданы, — еще сильнее засверкал Свет.

— Ты как всегда прав, чуть отпрянула Тьма, — но иногда можно же чуть вмешаться, что бы вселить хоть какую то надежду слабым.

— Если иногда и чуть, то это даже необходимо, ибо большинство людей слабы и для них надежда — чуть ли не единственный смысл существования, — чуть сбавил яркость Свет.

— А в этом случае? — Тьма немного наехала на Свет.

— В этом? В этом, пожалуй, нужно чуть вмешаться, — подмигнул Свет.

«Обратись, Господи! Доколе? Умилосердись над рабами Твоими», (3) —священник вновь посмотрел на ту, которая недавно стояла перед ним на коленях на исповеди и которая потом так часто представала в его воспаленном сознании ночами. «И ее, как и меня, затянул этот омут, эта толпа». И обида за себя, за неё яростно хлестнула в мозг: «Господи, неужели ты не видишь все это — бандиты и государственные мужи рядом. Локоть к локтю стоят возле гроба бандита провожают его в последний путь. И я, священник, твой слуга, сейчас буду просить у Тебя Царство небесное для его души. Зачем же Ты это допускаешь, Господи? — это мысль плотно обосновалась в голове отца Сергия, а его губы между тем привычно повели: «Упокой, Господи душу усопшего раба твоего Григория и прости ему все согрешения вольные и невольные, и даруй ей Царство небесное». С последними словами священника словно легкий ветерок пронеся по наглухо закрытому помещению. Пронесся над толпой, пронесся над гробом. Вздрогнули, колыхнулись и…погасли свечи около шикарного гроба рэкетира.

«Спасибо, Господи, ты воистину всемогущ и справедлив», — Инна вначале изумленно, а затем понимающе смотрела на погасшие свечи, и радостная улыбка чуть играла на ее губах.

«И зачем я сюда пришел? Ведь мог же отказаться, — директор рынка украдкой смотрел по сторонам, — нет, не мог. Колька вполне мог разогнать всех реализаторов, перекупщиков и все — рынок замер. А потом через свои прикормленные связи надавить на горисполком и тютю дорогой Альберт Анатольевич. Извольте вон из директоров рынка — с работой то вы не справляетесь, рынок не работает, широкие трудящиеся массы недовольны. И прощай сытая, сладкая жизнь. Н–е–ет, надо стоять сейчас здесь, скорбно опустив голову. Пусть хоть не только свечи гаснут, но и камни с неба сыпятся. Царство небесное царством небесным, а кресло директора рынка есть кресло директора рынка. Грехи буду замаливать на пенсии, и тогда же буду просить пропуск туда, на небо». Взгляд директора рынка наткнулся на взгляд директора лицея. «Что, учителек, смотришь, что я буду сейчас делать? А ничего я не буду делать. Подумаешь, свечи погасли, да ветер их потушил». Директора одновременно опустили глаза и остались стоять неподвижно. Вздрогнула, колыхнулась толпа и застыла неподвижно, еще больше сплотившись. Нет, один человек все–таки не остался стоять на месте. Священник решительным шагом быстро прошел к дверям кинотеатра. «Господи, прости, что поддался мирскому давлению и устрашился мирских неприятностей. Пусть будет, что будет, но я не буду участвовать в ритуале, нежелание которого ты столь явно показал», — отец Сергий открыл входные двери и вышел из кинотеатра.

«О черт, — больше ничего вразумительного на ум Николаю не пришло. Он оцепенело смотрел, как священник пересекает фойе, открывает двери и выходит из кинотеатра, как

вздрогнула, шевельнулась, но осталась на месте толпа приглашенных. Наконец оцепенение прошло: «Продолжать, во что бы то ни стало продолжать». Он махнул указательным пальцем, подзывая к себе одного из ребят, стоящего у входа. Тот быстро подошел к нему с чуть бледным испуганным лицом.

— Зажги снова свечи, — буквально просипел Николай, врубай маг и зови ребят выносить гроб.

Парень молча кивнул головой.

Черная змея ползла по улице, метр за метром поглощая пространство, превращая свежий морозный воздух перед собой в бензиново–солярные испражнения многолошадинносильных двигателей автомобилей после себя.

Змея громко шипела — рев сигналов заглушил обычный уличный шум города, задавил его бурлящий, суетливый гомон. Заглушил он и вой сирены машины «Скорой помощи», беспомощно бившейся в хвосте змеи. Громкое шипение гада накрыло весь город. Все слышали, что ползет змея — мерзкая, опасная, скользкая. В голове змеи ехали две поливальных машины, смывая с дороги всю грязь. За ними, по две машины в ряд, в пять рядов ехали «Мерсы», «Опели», «БМВ» и прочие «Волги». На каждой из машин были укреплены венки, перевитые черными траурными лентами, по которым золотыми буквами: «Любимому Гришеньки от его верной жены Нины», «Любимому папочке от сына Олега», «Уважаемому Григорию Ивановичу от благодарных лицеистов и учителей лицея N 11», «Дорогому Григорию Ивановичу от благодарных врачей», «Мы Вас, дорогой Григорий Иванович, никогда не забудем. Скорбящий коллектив ресторана «Зодиак», «Брату Гриши от брата Коли». А перед всеми этими «Мерсами», «Опелями» и «БМВ» лидером шел черный огромный «Гранд Черокки» с большущим венком из живых роз и лилий, опоясанный по диагонали широкой, в две растопыренных пятерни, лентой: «Нашему Грише от братвы». А за этими передвижными венками, на таком же черном «Гранд Черокки», на его крыше, вознесясь почти что на два метра над бренной землей, величественно, в полированном гробу плыло это «дорогое», «уважаемое», «любимое» Гришкино месиво мяса, костей и жира.