Роман Солнцев: Минус Лавриков. Книга блаженного созерцания

Люди боятся.

Миня всяко старался показать, что он хороший: и старательно улыбался, и махал руками, и кричал вослед: «Длузья!..», но, видимо, его небритая харя и вправду пугала.

К вечеру он пришел наконец в небольшое село, где решил попроситься ночевать. Сняв шапку, смиренно постоял на ледяном ветру возле первых попавшихся ворот, не самых новых (богатые люди чаще всего недобрые люди) и не самых покосившихся (к алкашам ему не с чем войти). Но, кажется, своим смирением этим еще более насторожил людей. Не пустили его. И Миня вновь ночевал в чужой бане, пройдя по огородам и определив по теплому запаху, где недавно мылись.

А перед самым рассветом, еще в полной тьме, пошел прочь, пока его тут не убили или собаками снова не затравили.

Шагал и шагал Лавриков… и вдруг в небесах потемнело, будто снова ночь наступила — повалил мокрый душный снег. А Миня, как оказалось, уже потерял ту высокую дорогу, но возвращаться в село не стал. Он шел через сугробы, по едва проступавшей среди белых полян в лесу узкой щебенчатой дороге, на обочине которой изредка торчали покосившиеся столбы без проводов. И здесь же, в редкой тайге, ему попался на пути ржавый комбайн. Зачем его завели в лес? Катили на работу, да он сломался? Или хотели украсть? Но кому в таежных селах нужен полевой комбайн?

Дорога почти исчезла. Снег валил и валил, и Миня, порой нащупывая унтами грунт, по ошибке выходил на некие холмики. Куда он выйдет вслепую? Может быть, вернуться? Совсем вернуться? Нет, нет. Только вперед. Миня помнил по рассказам Саши Берестнёва, как моют золото. Лоток он соорудит, отшлифует ножом, руки у него крепкие, ни огня, ни стужи не боятся. Ему повезет. На худой конец — устроится до весны в каком–нибудь поселке, где народу больше, кочегаром или пильщиком дров.

В белом буране, впереди, на дороге, затерянной в пространстве, показалось качающееся пятно. Это брел тоже некий странник, двигался, как темное облако, видимо, бездомный, как и Лавриков, без шапки, руки в карманах драной шубы.

— Привет! Пошли на север! — крикнул сипло Миня.

— Я на восток, — откликнулся незнакомец.

— Посмотри, как тучи сегодня играют… будто японские веера, — сказал, чтобы подбодрить человека, Миня. Но незнакомец не ответил. — Тебя как зовут?

— Михаил, — останавливаясь, нехотя буркнул тот.

— Серьезно? И меня Михаил.

Всё. Круг замкнулся. Иди, иди, не морозь его остановкой на ветру. Стоит ли все на свете запоминать? Себя бы не упустить… Но Миня не мог взять да и расстаться просто так с одиноким, как и сам, человеком, да еще носящим такое же имя.

— Расскажи мне о себе. Потом я.

— Да? — путник подошел ближе к Мине и наотмашь ударил.

Миня упал и поднялся.

— За что?! — удивился Лавриков. Но человек уходил в буран.

— Я тебя догоню и убью?! — перехватило дыхание у Лаврикова. И он побежал, топая разъезжающимися унтами, за незнакомцем, но того уже нигде не было в снежном мраке… да и шутишь ты, Миня! Никого ты не убьешь, даже если тебе ногу отпилят и в руку пистолет дадут.

И он заплакал. Он стоял в дикой тайге, утирая слезы кисло пахнущим рукавом чужого полушубка, и ревел, как ребенок.

«Я вернусь. Я непременно вернусь домой. Я вернусь на белом коне…» — повторял Миня, утирая разбитую губу. Но в душе его росло пугающее темное чувство, что он обманывает себя. Что он уже никогда не будет иметь больших денег. И никогда не вернется домой. И никогда не увидит жену и дочь…

Он брел, спотыкаясь, все дальше, он брел на север вдоль закоченевших речек со сломанными мостами, сквозь брошенные села, по обломкам лодок и заснеженным скользким кострищам. В небесах неслись белые и черные кони…

«Простите меня, милые мои…»

2002–2004, Красноярск