Анатолий Ильин: Соленый берег

— Надо еще к Степанычу за краской сходить.

— Обматюгает.

— Ну и правильно… раз виноват.

— Смотри.

— Ладно. Ты мажь, а я пойду к Степанычу.

Нигде на палубе Степаныча не было. На ходовой рубке висели в беседках Власов с Носоновым.

— Степаныча не видели? — крикнул я.

Власов перегнулся, так что лицо побагровело: всегда подвигается к тому, кто с ним говорит, — глуховатый мужик.

— Нет, а зачем он тебе?

— Да краски надо.

— Так это Степаныча. Ключи у него.

— Ян говорю — не видели его?

— Не видели. Может, на берегу.

Я спустился на причал. В полдень порт замирает. Кто готовится к обеду, кто обедает, а кто, забравшись в тенечек, уже ковыряется спичкой в зубах и о чем-нибудь думает, а если думать неохота или не о чем — отдыхает, то есть спит. А кто «козла» забивает: от горечи, горькой, как море, или от радости, выпитой через край, со страшной силой бьет по столу костяшками домино — не дай бог попасть под такой удар. В полдень моряки ходят друг к другу в гости понюхать, чем воздух пахнет. Сквозь запахи борща и компота, краски и смолы из бортов рассохшихся в тропиках шлюпок не каждый учует дух тех морей, которыми прошли моряки. А кто учует, так и сидит развесив уши за очередной байкой до тех пор, пока его не хватится начальство и не прибежит с пеной у рта вахтенный и не погонит на свою «коробку», которой еще черт знает сколько стоять в ремонте и на которой уже все настолько опостылело, что хоть за борт бросайся.

Побегал я по соседям, чуть ноги не потерял, пока снова не выбрался на причал. Был полдень с его белым, в полнеба, солнцем, стекающим горячими, черными каплями по мачтам и грузовым стрелам, которые словно стрелки гигантских часов замерли наверху, изнемогая от зноя. Был порт с пирамидами ящиков, горами контейнеров, разрисованных всеми красками зарубежья, на которые сыпется, проникая в каждую щелку, золотой солнечный песок. Вон обливается потом Власов с Носоновым, я их отсюда вижу. Кольку отсюда не видно, но я знаю, краски у него нет — нет Степаныча.

Боцмана я нашел у проходной. На узенькой скамеечке, поймавшей легкую тень от редких кустиков, задохнувшихся в серой дорожной пыли, сидели два смурных мужичка с жилистыми, но усохшими руками и разговаривали, разглядывая носки ботинок. Один из них был Степаныч. Был он с прутиком, которым время от времени обстукивал запылившиеся штанины. Степаныч строго посмотрел на меня:

— Чего тебе?

— Краска нужна.

— Какая краска? — встрепенулся Степаныч.

— Подзор же красим…

— Тьфу, черт! Одурел с жары, — сказал Степаныч и поломал прутик. — Вы, это, едите ее, что ли? Я сколько залил?

— С ведром за борт упала краска.

— Что ж ты сам не свалился? — Степаныч выматерился. — Вот, Матвеич, — Степаныч ткнул старикана в бок, — морячки-то у нас как работают. Набрали, понимаешь, сопляков.

Старикан покачал головой и вздохнул. Потом снял с головы серую кепчонку и вытер платком лысину.

«Ну, сейчас начнется, — подумал я, — начнут с двух сторон воспитывать. Обстановка для Степаныча самая подходящая». Но, к моему удивлению, Степаныч помалкивал, его приятель вдумчиво разглядывал лежащую на коленях кепчонку.

— Ну что же мне с тобой, артист, делать? — заговорил наконец Степаныч. — К кэпу снова тащить? Что мне с ним делать? — обратился он к Матвеичу, почему-то ухмыляясь и подмигивая. — Может, простить по молодости?

— Прости, Степаныч, чего уж там. Парень молодой, глупый… Чай, не обеднеете на «Маныче», — сказал Матвеич, поднимаясь. — Ну, я пошел. Значит, подождешь меня, Степаныч?

— Ага. Заходи.

Матвеич поплелся куда-то в сторону штабелей ящиков, затянутых брезентом с дождевыми лужицами в складках, а мы пошли на «Маныч».

— И много, говоришь, краски пролил? — как бы между прочим спросил Степаныч.

— Да ведро…

— Надо же. Как раз бы хватило, — сказал он, разглядывая недокрашенный подзор. — Олифы бы подлили, и хватило.

— Куда же ее много лить. Цвет бы потерялся.

— Да что цвет. — Степаныч вздохнул.

— Я после обеда докрашу.

— Ну.

— Краски давай.

— Нету краски.

— Как?

— Так. Под обрез было.

— Что же теперь делать?

— Свести бы тебя, Савельев, к кэпу. Да тебя, дурака, жалко. Он всех сейчас к празднику накачивает, психует. А тут еще ты со своей краской.

«Верно, — подумал я. — Ему только меня недоставало».

— Ты вот что, Савельев… Раз сам напортачил, сам и выкручивайся. Деньги у тебя есть?

— Есть. А зачем?

— Возьми полбанки и дуй на «Уссури». Там в боцманах корешок мой. У них должно быть.