Алла Калинина - Как ты ко мне добра…

— Виталий Петрович! — сказала Зоя решительно. — Только у меня тоже есть одно условие. — Она сама не понимала, почему сказала «тоже», ведь он ей никаких условий не выдвигал. — Наши дела к матери никакого отношения не имеют. Она сама по себе, а я сама по себе.

— Серьезно? Ну и отлично, очень-очень хорошо. Ты не беспокойся, я ей ничего о нашей встрече не скажу. Да мы и не видимся, давно уже не виделись…

Так она ему и поверила, черта с два! Только сейчас Зоя вспомнила, почему он показался ей знакомым, она видела у матери его карточку, и не какую-нибудь старую, а вполне современную, на которой он был изображен точно таким, каким был теперь. Но ей было на это наплевать.

С этого дня время завертелось кувырком. Утром она вставала чуть свет, ехать до работы было далеко: на метро, потом на автобусе, потом пешком по территории выставки. Ей так нравилось здесь. Еще в прошлом году весной они приезжали сюда на воскресники всем курсом, убирали мусор, бегали по павильонам, залезали на леса к художникам, рассуждали обо всем со знанием дела, как будто они и правда были строители. А сейчас выставка уже жила. Тонкими утренними ручейками текли по аллеям и дорожкам сотрудники, и она была среди них. Теперь уже она сама отпирала павильон, включала свет, открывала окно в своей комнате, сминая тяжелой рамой веселую зелень нахального куста. Потом открывала форточку в кабинете Виталия Петровича, раскладывала бумаги у него на столе.

Если сказать по чести, это было почти все. Народу на выставке было мало, экскурсоводы целый день сидели на досках на солнышке или, если шел дождь, — под навесом, трепались и флиртовали, а в обед уходили и исчезали надолго.

А Зоя сидела у телефона. Виталий Петрович приезжал к одиннадцати, подписывал бумаги, долго говорил с кем-то по телефону, потом выходил на территорию. Иногда приходили большие экскурсии или делегации, приезжали специалисты со строек. Тогда он занимался ими сам, загорался, шутил, красовался перед ними и возвращался в кабинет возбужденный, невнимательный, весь еще там, на улице, окруженный людьми. Он любил общество, и то, что он сидел здесь, на полупустой выставке, было странно, не такой он был человек. Зоя догадывалась, похоже было, что он где-то крупно погорел и теперь пересиживал время на приличной должности директора, он здесь ненадолго. Но ведь и она ненадолго. Кто знает, что будет потом…

А пока… Пока Зоина жизнь вертелась, все убыстряясь, в одном направлении, и ничего неожиданного в этом не было. Конечно, она понимала это, когда соглашалась идти сюда работать, — у них будет роман. Он начался сразу, с первого взгляда, и именно ему была подчинена теперь вся Зоина жизнь без остатка, и она не видела причин сопротивляться. Только иногда, мимоходом, вспоминала она бессмыслицу своих прежних отношений с маленьким, глупым, во всем покорным ей Витькой, на которого она убила почти четыре года. Но Витька был безнадежен, и она в конце концов махнула на него рукой. Правда, тогда случилось что-то странное, потому что оказалось, что он совсем не так убит их разрывом, как она того ожидала. Была дурацкая сцена, Витька грубил, громко смеялся, показывал ей какие-то бумаги. И из этих бумаг получалось, что он без нее давно уже все решил и чуть ли не месяц назад перевелся на заочный и теперь уезжал на целину. Это было похоже на Витьку. Куда же еще он мог ехать? Конечно, туда, куда все, — на целину, у него никогда не было ни собственного мнения, ни собственной воли. Что он будет делать там, на целине? Работать в совхозе или мешать раствор? На большее его профессиональных знаний все равно не хватит. Но теперь Зою это совершенно не интересовало, пусть делает что хочет.

Она ядовито усмехалась, когда слышала эту песню. Витька наконец был пристроен на достойное его место. Ах, он ее теперь совершенно не интересовал, она чувствовала только облегчение, одно облегчение и — свободу. И вот теперь бескрайние просторы этой свободы стремительно затоплял поток новых событий. Казалось, еще ничего не произошло, а от свободы оставался уже крошечный островок под самыми ногами. И на этом островке, блистая цинизмом и ослепительными улыбками, она только из гордости, из желания поднять себе цену, для виду отбивала последние завершающие атаки своего избранника. Она твердо верила, что Виталий Петрович именно и есть ее избранник, потому что верно ценила свою роль в его игре и еще потому, что отлично знала, на что идет. Это она сама выбирала себе путь, хотя многое, многое было ей еще неясно. Виталий не любил рассказывать о себе. Она ничего не знала о нем: сколько ему лет, и кто его жена, и где он работал раньше, и что у них там было на самом деле с матерью, юношеская влюбленность, случайный флирт или что серьезное.