Алла Калинина - Как ты ко мне добра…

— Ну, мои дорогие, — сказал Логачев, оглядывая всех сквозь блестящие стекла очков, — пусть этот Новый, пятьдесят третий год будет счастливым и принесет всем нам много-много радости, пусть мы все будем здоровы…

Он был веселый и очень молодой в новом черном костюме с запотевшим бокалом шампанского в руке.

Вета пила шампанское в первый раз, оно перехватило дыхание, ударило ей в нос, защипало, а потом внутри стало тепло, сладко и очень приятно. А как только она поставила бокал, раздался телефонный звонок. Она выбежала в коридор и прижала к уху тяжелую трубку.

— Вета, дорогая, с Новым годом, — услышала она голос Романа, — с новым счастьем!

— И вас тоже, — сказала Вета; ей показалось, что сейчас все можно и даже нужно говорить, и она говорила торопливо и путано, сама не слыша себя: — Пусть у вас все будет хорошо, и пусть в этом году вы будете вспоминать обо мне чаще. Ведь это глупо, что мы сейчас не вместе, правда? Пусть все-все изменится… Вы слышите меня?

— Да, — сказал Роман.

— И позвоните мне скорее…

— Хорошо. Вот я звоню вам…

Она так давно не слышала его смеха, высокого, сдавленного и счастливого.

— Нет, — сказала она, — нет, не так. Не так. Раньше вы совсем по-другому говорили со мной, все было по-другому. Или вы забыли?

— Я ничего не забыл, — сказал он шепотом. — Я уже давно-давно жду вас.

— А я вас, — сказала она. — Я жду, жду, жду, и мне уже надоело ждать.

— Мне тоже, — сказал он. — Я целую вас.

— Да, — выдохнула Вета, — да-да-да!

— С Новым годом, моя девочка!

— Да! С новым счастьем!

И раздались частые гудки.

Она влетела в комнату, налила себе полный бокал и выпила единым духом. Ей стало жарко.

— Роман? — спросил папа.

— Конечно, Роман, Ро-ома-ан! — пропела она и закружилась по комнате. — Роман. Ведь мы любим друг друга! И все равно я выйду за него замуж.

— Ну до этого еще надо дожить, — вставила свое мнение Ирка.

— А по-моему, за это надо выпить, — сказал папа, — надо выпить, раз выяснилось, что моя дочь собирается замуж.

— Надо, — сказала Вета, — но я уже больше не могу, у меня голова кружится. — Она смотрела на папу, как он обнял маму за плечи, они оба были такие молодые и веселые. И в затуманенном Ветином мозгу навсегда отпечаталось это мгновение, их смеющиеся лица, движение руки, блеск папиных очков. Больше никогда уже Вета не видела его таким. Никогда.

Вокруг Логачева происходило что-то, чего он не понимал, что просто не укладывалось в его голове. Какая-то никому не известная доктор Тимошук обвиняла врачей в массовом вредительстве, и ей почему-то поверили. В газетах черным по белому писали об убийцах в белых халатах. Прошла волна увольнений, всюду появились агенты «Джойнт», тяжелые больные выписывались из больниц, шарахались от врачей, скандалили и писали доносы.

Но самое страшное произошло вчера. Кузьмин исчез еще на той неделе. Это было невозможно, непостижимо, это могло случиться с кем угодно, только не с ним. Логачев еще надеялся, что произошла ошибка, что старик заболел и отлеживается где-то, но вчера его, Логачева, вызвал проректор и, не глядя ему в глаза, предложил временно исполнять обязанности Кузьмина.

— Вы же понимаете, — сказал он, роясь в ящиках стола, — клиника должна работать.

— Но в каком положении окажусь я, заняв его место?

— Временно, — сказало начальство, — временно, Алексей Владимирович. Я надеюсь, вы меня поняли?

Он понял. Он давно все понимал, но не имел мужества додумать до конца.

Он кинулся звонить жене Кузьмина, но она не захотела его принять.

— Я знаю, — сказала она, — от этого ничего не меняется, больные ни в чем не виноваты, и кто-то должен оперировать. Просто вам доверяют.

— Анна Акимовна, это недоразумение, поедемте вместе в министерство.

— Я была в министерстве, — сказала она, — я везде была. А вы не тревожьтесь. Василий Васильевич вас очень ценил.

Это прозвучало страшно, и он вдруг понял и услышал, что она плачет.

— Я приеду… — сказал он.

— Нет, пожалуйста, не надо. Я очень устала. Очень-очень устала.

Как просто, оказывается, все уничтожить, разрушить построенное трудом, талантом, всей жизнью человека…

Он метался по знакомым, пытаясь найти любых людей, которые могли бы помочь. Везде было глухо. Логачев не спал ночами, худел, стыдился себя. Что он мог сделать? За Кузьмина он готов был положить правую руку, но никто не хотел знать его мнения.

А потом уволили его ассистента Витю, без ведома Логачева, хоть он и принял на себя позор быть завкафедрой вместо Кузьмина. Витя в клинике не появлялся, зато примчался его ближайший друг Володя и бахнул Логачеву на стол заявление «по собственному желанию».