Алла Калинина: Как ты ко мне добра…

Лиза отложила ручку и снова задумалась. Почему так поразила ее сама эта возможность? Что было в ней такого особенного? Но она ощущала все так, словно сквозь слепоту и глухоту обыденщины, как сквозь облепившую, душившую ее со всех сторон вату, пробивалась она к свежему воздуху прекрасного своего детства. И она не могла уже больше терпеть, ей хотелось скорее, скорее сбросить с себя все лишнее, надуманное, мелкое, жалкие свои предрассудки, веру в степени и звания, веригами висевшую у нее на руках и ногах все эти долгие годы, и гипертрофированный, не по чину вознесенный здравый смысл, и гордыню, и мелкие надоедливые страхи, и неповоротливую инертность возраста. Она рвалась к былой своей чистоте, к вере в прекрасное, к неопытности, которая так естественно ограждает от всего плохого. Лиза понимала, что идет в школу не ради того, чтобы работать и учить детей, — она шла туда из эгоизма, шла жить той единственной жизнью, которую любила, ради того времени, когда была по-настоящему счастлива. Но ведь этой своей любовью она могла поделиться с другими, а может быть, даже и научить кого-то! Она знала и понимала умом, что все оценивает сейчас неправильно и что ее подстерегают многочисленные сложности, и трудности, и неожиданности, и разочарования, о которых она еще даже не подозревала, но она не желала пока думать об этом. Многое, многое может вынести человек, ко многому притерпеться, когда знает — ради чего! А она любила школу и страстно хотела вернуться туда, как давно уже ничего не хотела в жизни. Почему же так долго она давила в себе это желание, стыдилась его, не давала ему вылезти на свет, сформироваться, окрепнуть и проявить себя? Почему так получилось? Какой снобизм мешал ей поступить по своей воле и желаниям? Неужели только одно модное словечко: непристижно? Она написала сейчас Ире, что ждет ее суждения и одобрения, но — нет, она не ждала! Не могла ждать. Все то прекрасное, о чем так живо она помнила, было возможно и доступно ей, как во сне, стоило только протянуть руку! И она это сделает, сделает! Сколько слов, вместо того чтобы сказать просто: я так хочу. Разве этого было бы мало?

Вот и окончился их с Ириной спор. Впрочем, был ли вообще между ними спор? Просто каждая выбрала свой путь: Ира ушла вперед, в непонятное, пугающее будущее, а она, Лиза, не смогла, осталась здесь или, может быть, даже пошла назад. Но все равно это были две стороны одной медали, а медаль была — за чистоту, за верность себе и своим идеалам, и это, в конечном итоге, было важнее, серьезнее, чем карьера, престиж, успех. И теперь Лиза уходила туда, откуда все еще тянулась счастливая тоненькая ниточка воспоминаний, которые призвана она была сохранить. А может быть, и передать дальше? Кому?

Она поехала в школу солнечным зимним утром. Директриса Инна Михайловна уже ждала ее в своем кабинете. Она была одних с Лизой лет, крупная, спокойная, с ироническими чертиками, надежно спрятанными в несколько сонных белесых глазах.

— Так вот вы какая, Елизавета Алексеевна! Мне Раиса Дмитриевна столько про вас наговорила, просто прожужжала все уши. Это хорошо. Мы все здесь живем дружно, стараемся жить дружно… У вас есть какие-нибудь вопросы, сомнения?

— Сомнение только одно: справлюсь ли я, у меня никакого опыта, даже выступать публично и то приходилось очень редко, и всегда я этого боялась…

Инна Михайловна засмеялась.

— Тогда вас ждет несколько очень неприятных минут. Но это потом пройдет, вы не беспокойтесь. Хотите посмотреть свой класс, тот, в котором работала Раиса Дмитриевна?

Они поднялись по лестнице и пошли по длинному коридору, завешенному яркими самодельными новогодними картинками с подписями на английском языке, мимо целой вереницы дверей. Их решительные каблуки гулко стучали в чуткой утренней тишине. Перед одной из дверей Инна Михайловна остановилась и с поддерживающей, но в то же время и любопытной улыбкой заглянула Лизе в лицо.

— Ну как, готовы?

Лиза кивнула, ничего уже не видя и не слыша вокруг себя. Все в ней тряслось, дрожало и всхлипывало, когда она на ватных ногах переступила порог и вошла в класс. Медленно, вразнобой заскрипели отодвигаемые стулья. А они-то в свое время вставали разом, дружно хлопая крышками парт, и здоровались хором, в этом был особый шик. А эти ребята перед нею стояли спокойные, улыбчивые, довольные развлечением и отвлечением от урока, но ни любопытства, ни почтения к начальству не было на их лицах. И парты были без крышек, не парты, а столы, и расставлены они были как-то не так. Ребята не спеша рассаживались, переговариваясь между собой, и даже где-то в глубине класса вспыхнула маленькая веселая перебранка, кто-то махал руками, учебник громко хлопнулся на пол. Но Инна Михайловна никому не делала замечаний, улыбалась, ожидая тишины.