Алла Калинина: Как ты ко мне добра…

— Сергей Степанович, идите, я сварила вам кашу.

Она смотрела, как он ест, капая себе на колени и на пол, торопясь, глядя помутневшими напряженными глазами в пространство, в прошлую свою, такую прекрасную жизнь. И слезы жалости и печали закипали у Лизы в горле. Зачем нужно было это такое безнадежное, бессмысленное, угасающее существование? Она знала: этого нельзя произнести вслух, даже думать об этом было недостойно, но она думала и ничего не могла с собой поделать. Старики — это была издержка медицины, ужасная несогласованность в планах между продлением и обеспечением жизни. О чем думали врачи, чем занимались геронтологи в этом мире, состоящем почти наполовину из стариков? Чем, кроме ханжества, ограничивалась и защищалась их старость? И какой будет в таком возрасте она, Лиза, если суждено ей до этого возраста дожить? Неужели такой же одинокой, непригодной к общежитию, теряющей рассудок?

У Сергея Степановича еще было будущее, его младший сын Олег уже оформлял свой перевод в Москву. Но ведь его вдохновлял не отец, а простаивающая жилплощадь и здоровый энтузиазм Гали. И, может быть, слава богу, что дело это было нелегкое и все тянулось и тянулось, потому что еще неизвестно, как будет житься им вместе с Сергеем Степановичем и не превратится ли это сожительство в обоюдный непрекращающийся кошмар, у которого есть только один выход — смерть? И поскольку очень скоро это может стать для всех очевидным, какое страшное, развращающее действие будет производить это общежитие на его членов, во что превратятся они через несколько лет?

Лиза-то считала, что в переезде сюда Олега с семьей есть что-то глубоко безнравственное. Но и другого выхода не было.

Сергей Степанович пошел ее провожать. После еды он помягчел, чмокнул ее в щеку сухими ледяными губами, и вот Лиза была уже на свободе, счастливая, что справилась, не пала, не соблазнилась на свару и скандал, накормила и обиходила старика. Она вздохнула с облегчением, а он остался один жевать свою стариковскую жвачку одиночества, болезней и воспоминаний.

Галя приехала в мае — вырубать мамин вымерзший в тяжелую зиму сад. У некоторых соседей, которые вовремя успели позаботиться о деревьях, часть яблонь выжила, но у мамы, болевшей все последние годы, не сохранилось ничего. Галя спилила черные корявые стволы, с которых свисали лохмотья коры, и пока суд да дело, распахала сад под картошку, она была практичная и работящая женщина, и ей было жалко напрасно пустовавшей земли. А молодые яблоньки она привезет осенью и непременно посадит. Но Лиза, которая после приезда Гали перевезла сюда Сергея Степановича, ужаснулась, увидев вместо сада гладкое распаханное поле, словно жизнь торопилась вместе с мамой убрать даже последние воспоминания о ней. Вместо долгой счастливой жизни — пустыня, черный, чужой весенний огород. И мамины саженцы, с такой любовью и надеждой привезенные от стариков Волченковых, погибли, Лиза не могла отыскать даже их следов. Как жестоко, как безнадежно все было устроено в мире!

От этих печальных мыслей отвлекала ее Оля. Она сдавала сначала выпускные экзамены, потом вступительные. Было много волнений, переживаний, падений и взлетов, но в конце концов, к их великому удивлению, Оля все-таки поступила. Счастливая, окрыленная, она впервые без них, а вместе с какой-то компанией улетала на две недели в Сочи, захватив с собой только спортивную сумку и этюдник. У Оли начиналась своя, непонятная им, новая жизнь.

И впервые увидела Лиза растерявшегося, растроганного, смешного Женю. Он всплакнул, провожая Олю в аэропорт. Он заглядывал ей в лицо, они были почти одного роста, отец и дочь, и Оле не терпелось вырваться, а у Жени не было сил ее выпустить. Так они постояли немного, а Лиза смотрела на них со стороны и вспоминала свое окончание, ленинградский поезд, запах гари и открытые окна, волнующую, незнакомую, прекрасную близость Ромы, близость будущего, которое теперь стало давно прошедшим. Ее глаза тоже туманились слезами, она еще раз помахала Оле рукой. Что за ребята толпились вокруг нее? Кто из них может оказаться неизвестной пока Олиной судьбой? Ничего, ничего они не знали, да и не должны были знать, это начинался уже совсем другой роман. А они, обмякшие и усталые, возвращались домой. Теперь у них была уже новая белая машина, которую Женя вылизывал с прежним рвением. Жизнь продолжалась.

В октябре они получили из Белоруссии длинное письмо от Ивана Григорьевича Чеснокова. Среди прочих новостей с болью сообщал он о кончине своего друга Евгения Федоровича Мирановича. Это известие поразило их неожиданной острой горечью. Они почти не знали этого человека, они провели с ним всего один длинный летний день, но и этого оказалось довольно, чтобы почувствовать, понять, какую потерю понесли его друзья, как ужасно осиротел далекий белорусский совхоз «Любань». Что будет теперь с ним, сумеет ли он сохранить то, что с такой истовой любовью творил этот маленький, хмурый, умный человек? Кто сможет его заменить? Да конечно же никто, потому что люди единственны и неповторимы. Наследник найдется, но прежние времена кончились, второго Мирановича не будет никогда. Лиза вспомнила темное его, усталое лицо и словно на себе ощутила всю меру этой глубокой усталости. А теперь к нему пришел наконец ранний и вечный покой. Она вздохнула. Да-да. Скромный совхоз «Любань», героическая жизнь и безвременная смерть. Так, наверное, делаются многие добрые дела на земле… И снова смерть подступала к ним совсем в другом — новом обличье, смерть человека, нужного не им, но многим и многим людям, нужного земле, обществу, стране, и в этом смысле печаль их была уже не печалью, а скорее заботой, тревогой о том, чтобы дело его рук не погибло, сохранилось, нашло в себе силы идти дальше.