Алла Калинина - Как ты ко мне добра…

Погода стояла хорошая, солнце прорывалось почти каждый день, радостно плескалось в голубой сверкающей озерной воде, и все вокруг сверкало и сияло: белый песок, белая каемка пены на воде, дрожащие в жарком воздухе заросли камышей, розовые сосны на берегу. А когда случалось ненастье, они начинали бешено грести к берегу, не успевали и, излупленные стремительным теплым дождем, бежали к своему вагончику, валились с книжками на кровати и слушали, как ворчит на улице гроза и дождь барабанит в железную крышу, уютно струится по маленьким мутным стеклам. Зато после грозы все опять было умытое, зеленое, радостное, прибитый дождем песок холодил ноги, над озером стоял туман, и опять хотелось туда — в таинственный нежный простор, уплыть, исчезнуть, растаять…

Время летело легко и незаметно. Уже обходили они и объездили все окрестности, уже пора было подумывать и о возвращении, и мысли, городские, серьезные, домашние, уже начали время от времени посещать их, и тут с Лизой случилось странное событие, совершенно пустяковое, но почему-то перевернувшее и растревожившее ее необычайно. Она ехала одна по совершенно пустому серому шоссе, возвращаясь из очередного похода в магазин, было хмуро, начинал накрапывать дождь, лес по сторонам дороги был затихший, сплошной, мрачный, и вдруг впереди на обочине она увидела Рому. Она узнала его издали и сразу — высокого, узкоплечего, со светлыми, очень густыми волосами. Он неподвижно стоял у кромки асфальта и, подняв руку, ждал ее. Лиза помнила и знала, что она не спит и там, впереди, — не мираж, не видение, а живой, знакомый, любимый ею человек. Рома был жив. Медленно приближаясь к нему, она все в нем узнавала: фигуру, позу, лицо и этот короткий тупой нос, тяжелый подбородок, спокойный взгляд и улыбку, немного виноватую и ищущую. Она не думала, откуда он взялся здесь, как разыскал ее, она просто медленно подкатила к нему, улыбаясь сквозь счастливые слезы, и распахнула дверцу. Рома наклонился к ней… и наваждение растаяло. Это был совсем молодой парень, чуть не вдвое моложе ее, рыжий, с красными глазами, темными веснушками и мелко вьющимися волосами. И лицо у него было совершенно чужое, грубоватое, и тяжелые заскорузлые руки.

— Ой, а тут женщина! До пансионата не подбросите меня?

Лиза молча кивнула. Хлопнула дверца, они двинулись. Он сидел рядом, кинув в ноги пустую спортивную сумку и сложив руки на коленях, и странное дело: минуты бежали, а Лиза не чувствовала разочарования, радость встречи не уходила, не исчезала, словно Рома медленно и осторожно переливался в этого незнакомого парня, и нежность к нему затапливала Лизу, переполняла, ей хотелось что-нибудь необыкновенное, прекрасное сделать для него, что-то подарить, отдать, осчастливить… Но что она могла дать ему? Она проглотила слезы и медленно повернула к нему лицо:

— Отдыхаете здесь?

— Да. Уже неделю.

— А сами откуда?

— Я-то? Я из Смоленской области… Да вы, наверное, и не слыхали никогда… А вы из Минска или из Москвы? Счастливая, такая игрушечка у вас… Сами здесь или с компанией?

— С семьей. С мужем и дочкой. — Лиза улыбнулась мучительно. Господи! Какая она была старая! Все кончено, все ушло, даже этот деревенский мальчик разговаривал с нею почтительно и спокойно, как будто была она никому не интересная древность. И Рома, Рома тоже не узнал бы ее, даже не посмотрел бы в ее сторону, она была слишком стара для него, он растаял в воздухе совершенно, совершенно молодым, и ее запоздалая любовь к нему смешна, невозможна. Лиза свернула на дорожку к пансионату.

— Ну зачем? Я бы и пешком добежал. — Парень подержал в кулаке мятый рубль и потихоньку сунул его обратно в карман. — Спасибо вам большое! — Он хлопнул дверцей и, подняв плечи, зашагал по намокшей песчаной дорожке.

Теперь Лиза ясно видела — он был непохож, в нем совершенно ничего не было от Ромы, но нежность не проходила, горячей рукой сжимала ей сердце. Сгорбившись, с тяжелыми, влажными от постоянных купаний волосами и горящим лицом, она сидела в своей маленькой красной нарядной машине и смотрела вслед незнакомому высокому мальчишке, и ей не хотелось расставаться с ним. Ей не хотелось расставаться с Ромой, со своими мечтами и надеждами, с молодостью. Но трезвость уже возвращалась, накатывала сухой безвоздушной волной, тащила, несла ее вверх, она барахталась, сопротивлялась, задыхалась, ей мучительно хотелось заплакать, но момент был упущен. Она развернулась и выехала обратно на шоссе. Все кончено, все было кончено. Она повернула налево у старого покосившегося голубого щита с полустершейся надписью, и перед нею снова открылось озеро, голубой, тающий в тумане простор, холмы, запах цветов. Что это было с нею сейчас? Сон наяву? Дамская истерика?