Алла Калинина - Как ты ко мне добра…

Вокруг смеялись, пели, танцевали, таинственно и неразборчиво лилась незнакомая речь, стеклисто блестело море.

Вдоль всего берега, сколько хватало глаз, еще и еще вспыхивало дымное пламя бочек, зажигались костры, освещая лица девушек, украшенных томительно пахнущим жасмином, и смеющихся парней. Некоторые из них, Иваны, увенчаны были тяжелыми и пышными дубовыми венками. Все громче звучали песни, девичий визг и смех, мелькали в красном свете костров хороводы, парни прыгали через огонь, фонтанами взвивались искры, цепочками бродила молодежь, задевая друг друга.

Вете тоже кто-то загородил дорогу. С ней заговорили, но она не понимала ни слова. Мелькнули лица Мариса и Айниса, старших сыновей хозяев, и вдруг больно кто-то и обидно стегнул ее по голым ногам ивовым прутом. Вета взвизгнула даже от неожиданной обжигающей боли.

— Вы что? — отчаянно крикнула она, чувствуя, как навернулись на глаза слезы. — Что я вам сделала?

Но парни, уже смеясь, обтекли ее, и только белокурый вихрастый Айнис задержался и прихватил ее за руку.

— Что ты, дурочка! — сказал он с непривычным твердым акцентом. — Это такой обычай. Значит, ты им понравилась, так полагается.

— Странные у вас обычаи, — сердито сказала Вета, — знаешь, как больно! Даже рубец остался.

— Ничего, до свадьбы пройдет, — улыбнулся ей Айнис и все глядел ей прямо в глаза. Потом он размахнулся, и тоже свистнул в его руке гибкий прутик, но где-то в последнюю минуту он сдержал сильно загоревшую руку и не ударил, а словно погладил ее медленно и щекотно по ногам.

От света костров вспыхивали и гасли его упрямое мальчишеское лицо и крепкая шея в остром вырезе светящейся белой рубашки. Потом он повернулся и побежал, высоко вскидывая пятки и сильно работая согнутыми в локтях руками.

Вета долго смотрела ему вслед, подобрала на холодном сыром песке оброненную кем-то веточку жасмина, приблизила ее к лицу, ощутив вдруг до глубины сладкий запах чужого праздника, и побрела домой. Черные длинные дымы смолистых костров тянулись, стелились над морем, холодный песок набился в туфли. Она отворила калитку и скользнула во двор.

А потом приехал папа, и обо всем остальном забыла Вета. Они путешествовали по взморью, танцевали в ресторанах, ездили по грибы, отыскивали маленькие, тесные от прекрасных вещей магазинчики и пропадали на пляже. Они загорали, подолгу играли в волейбол, купались, брели по колено в мелкой синей воде и, когда заходили наконец на глубину, уплывали далеко в море, и папино мокрое, зажмуренное без очков лицо было незнакомым и милым.

Вета загорела. Коричневой она никогда не бывала, но все тело ее стало бархатно-золотистым, лоснились и поблескивали отполированные морем плечи и колени, волосы выгорели до невозможности, и глаза такие стали светлые, что даже и не голубые, а словно выцветшие и чуть зеленоватые.

— Ветка, нельзя же быть такой ужасно хорошенькой, — смеялся папа, но Вета отмахивалась от него. Она не видела себя со стороны и не ощущала юной своей красоты, и все прекрасное вокруг казалось ей естественным и само собой разумеющимся.

Очень выросла и вытянулась за это лето Ирка. Вот она действительно стала смуглая, мама купила ей коротенький ярко-клетчатый костюмчик, и Ирка с каштановыми ее кудрями и синими глазами на лукавой мордочке совсем выглядела рекламным ребенком, и на пляже все принимали ее за латышку.

Она делала неожиданные успехи в языке, потому что совершенно неразлучна была с Майкой и Лаурисом, которые совсем беспомощны были еще в русском и объяснялись с грехом пополам, неузнаваемо коверкая слова. Одна только Ирка понимала их и болтала с ними без всяких затруднений, сваливая в кучу все, что успевала узнать, и, к удивлению семейства, речь ее больше была похожа на латышский, чем на русский.

Перед отъездом папа подарил Вете велосипед. Это была настоящая взрослая машина, тяжелая и плавная на ходу, с высоким рулем и пестрой шелковой сеточкой на заднем колесе. Вета со страстью кинулась осваивать новое для нее занятие, и через неделю, когда сносно уже каталась и поворачивала, начались увлекательные ее поездки по улочкам курорта, по специальным узеньким велосипедным дорожкам.

За лето Вета получила добрый десяток писем от девчонок, но как-то так получилось, что некогда было отвечать, и только одно короткое письмецо Зойке успела она написать. Целых четыре письма было от Ляльки Шараповой. В последнем Лялька писала: «…очень скучаю без тебя, прямо не могу дождаться школы. И вообще хочется учиться. На даче скука, ты не отвечаешь. Я очень беспокоюсь за тебя, ты так подвержена всяким влияниям…» Это письмо просто взбесило Вету. Что из себя разыгрывает эта Лялька? Она даже хотела отбрить ее хорошенько, но потом забыла, и, наверное, так было лучше.