Алла Калинина: Как ты ко мне добра…

Вета вытряхнула все на кровать, развернула бомбу с заметным крошащимся шоколадным швом, расколола аккуратно зубами и торопилась посмотреть — что там. И правда — чудо! Был там внутри крошечный расписной деревянный самоварчик с заварничком и с краником и две малюсенькие, с ноготь, деревянные чашечки. Вета поставила их на ладонь и залюбовалась.

— А у тебя что? — спросила она Ирку.

— У-у, какая хитренькая, — ответила Ирка, — я еще не смотрела. — А сама уже все спрятала в свой ящик.

— Ну давай хоть календарь посмотрим, — схитрила Вета.

— Давай, — простодушно ответила Ирка.

И они уселись тесно с ногами на тахте, покрытой ковром, и разложили календарь на коленках, на бежевеньких чулках в резиночку, половина — на Ветином, половина — на Ирином, аккуратно и не спеша стали переворачивать страницы, примечая, что вырезать и клеить, где разгадывать ребусы и волшебные картинки, что почитать, а чем просто так полюбоваться. И так это было интересно, что кончили и хоть сейчас начинай все сначала, но мама сказала:

— Шли бы вы, девочки, погулять до обеда.

И Ирка сразу сползла с дивана с календарем под мышкой.

— Чур я на санках! — крикнула она.

Вета пошла одеваться. Она надела валенки, голубую свою суконную шубку с рыжим лисьим воротником, большой пушистый капор и, не дожидаясь Ирки, хлопнула высокой темной дверью и стала спускаться по широкой и пологой лестнице с узорными перилами. Она вышла из парадного и остановилась, раздумывая, куда идти, налево — за госпиталь и через банный двор или направо — к школе. Тепло было. На пивном ларьке напротив, на заборах и на крышах — на всем были снежные шапки. И тихо-тихо кружился снег.

Вета повернула направо, мимо столовой, к кинотеатру «Третий Интернационал». И тут в очереди в кассу увидела она Зойку Комаровскую.

— Ветка! — крикнула ей засыпанная снегом Зойка. — Привет! Пойдем в кино?

— А я деньги не взяла.

— Сбегай, я пока постою…

И Вета побежала вприпрыжку назад, румяная, легкая, сильная, взлетела на третий этаж, только на поворотах рывком прихватывая узорные перила.

И завертелись счастливые каникулы — кино, елки по душным и тесным клубам, подарки в картонных расписных сумочках, снежки и санки во дворе, гости дома и каждый день мокрые валенки.

Алексей Владимирович Логачев шел стремительной походкой в развевающемся халате по широкому и светлому коридору клиники, и за ним, не отставая, шаг в шаг, торопились два его помощника — Володя и Витя, в таких же халатах, с такими же сосредоточенными лицами, только у Володи на шее болтался фонендоскоп, а у Вити — нет. Как целый день кружились они вместе в делах, так и не остановились и только-только заметили, что день прошел и зимний свет за высокими окнами начал голубеть.

И Алексей Владимирович, чуть замедлив шаг, через плечо улыбнулся им:

— Да, собственно, все, ребята, пора отдыхать.

И они, словно споткнувшись, остановились оба и засмеялись смущенно. Тогда он тоже остановился и, стоя к ним вполоборота на расстоянии нескольких шагов, с удовольствием и некоторым даже умилением смотрел на них. Хорошие это были ребята, толковые, инициативные, талантливые, все понимающие с полуслова.

— Все в порядке, — сказал он, — отлично сегодня поработали. А тебе, Володя, счастливого дежурства. Смотри в оба. В случае чего, прямо присылай за мной машину.

И они разошлись в разные стороны, и шаги их громко раздавались в притихшей клинике.

Алексей Владимирович открыл дверь в свой пустой высокий и неуютный кабинет и остановился, не помня, зачем сюда шел. Он не замечал неуютности. Чисто здесь было, просторно, ничего лишнего, но и засиживаться не пришло бы в голову.

Он подошел к окну и посмотрел на больничный сад. Снегопад кончился. Тихо-тихо стояли громадные темные деревья в чистом белом уборе, словно на гравюре, — черное и белое, только несколько нежных акварельных мазков: слабая прозелень тополей, серые грудки ворон, рыжий сухой лист, зацепившийся в кустах. Хорошо было и тихо на душе. Операционный день выдался большой — три операции. И все они прошли как-то слишком просто. Но в этом была его победа и его удача, что так неинтересно и без происшествий все прошло, в этом были его искусство и гордость. И вообще он был везучий человек. Конечно, много здесь было хирургов и постарше его, но после Самого, конечно, он был в отделении первый, а другие уже в отрыве от него шли: Мезенцев стал осторожный, Смирницкому не хватало эрудиции, а у Федоренко в последнее время случались неудачи. И порой мальчишки в ординаторской, не стесняясь, называли Логачева снайпером.