— Сереженька, — сказала она, — ну что они все ездят и ездят. Неужели другого места нет? А если это из экономии, то тоже как-то нехорошо. Мы с тобой ведь не крезы. Мы должны работать на них, и огород, и дрова, и электричество, и все… Нет, я, конечно, не против, но если бы они хотя бы помогали!
— Нет, помогать — это они не любят…
— Вот ты и написал бы им, пускай съездят еще куда-нибудь для разнообразия.
— Я напишу.
— Нет, ты сейчас напиши, а то они будут рассчитывать, и получится неудобно.
И вот в этом году впервые не ждали они на дачу гостей, не торопясь, спокойно налаживали привычную, радостную жизнь, открыли ставни, перемыли посуду, протерли полы и окна, свежим застелили постели, и сразу в домике стало так хорошо, весело! Все вещи были наглаженные, чистенькие, на вьетнамской циновке у входа стояли рядом две пары тапочек, а за порогом на террасе — резиновые галошки, обрезанные из старых сапог, чтобы легко было переобуваться, когда ходишь в огород и обратно. И в саду была такая красота! Чуть управились с домом, принялись они сгребать в кучи листья и прошлогодний мусор, день был сырой, теплый, куча разгоралась плохо, волей-неволей пришлось постоять возле нее.
Дым стелился низко, на отсыревших стволах яблонь выступила испарина, но ветки еще были непроснувшиеся, жесткие, зато сирень у крыльца вся была покрыта толстыми, готовыми лопнуть парными почками, да и все в саду просыпалось, если приглядеться повнимательней, лезли из черной, сладко пахнущей земли тугие свекольно-красные ростки пионов, рассыпались на полянке незаметные с первого взгляда нежные крокусы, голубые, белые и сиреневые, и в глубине каждого цветка дрожал толстый, густо обсыпанный оранжевой пыльцой пестик.
Юлия Сергеевна ковырнула носком грядку, земля была рыхлая, пушистая, присыпанная удобрениями и золой из печки.
Ну разве это было не счастье? Самое настоящее из всех, какие только бывают на свете. Они вместе, здоровые, свободные, на воздухе, на земле. И никто не придет и не помешает им.
Юлия Сергеевна не любила вспоминать прошлое, все это прошлое было ей не нужно и неприятно; возвращаясь к нему, она словно бы изменяла сегодняшнему своему дню, самому большому своему другу, Сереженьке, а этого она не хотела, не могла. Даже дочерей своих вспоминала она редко; слава богу, были они обе здоровы, хорошо устроены, а если что-то в их жизни было и не так, то в том не ее была вина, обе выросли упрямые, своевольные, они не считались с ней и не слушали ее, они считали себя умнее. Что ж, теперь они обе пожинают плоды своих трудов. Юлия Сергеевна ни в чем не могла себя упрекнуть, она сделала все, что могла, и не ее была вина, что дети хотели жить своим умом. Пусть живут и не пеняют на мать. Они ее добрых советов не послушали. Другое дело — Сереженька.
«Солнышко мое, — нежно думала Юлия Сергеевна, — зимнее мое солнце. Только бы ты был здоров, и больше ничего мне не нужно…» Она давно привыкла называть его про себя так, отчасти потому, что он пришел в ее жизнь слишком поздно, но еще и другое что-то было, какой-то смутный образ морозного солнечного дня, пустого от забот и дел. Он ничего не нес в себе и ничего не обещал, он просто сверкал в толстых сосульках, свисавших с соседнего балкона, устраивал во дворе веселую чехарду голубых и желтых пятен, радостно освещал крыши и боковые стены домов — красные, серые, белые и розовые; он длился и от этого казался бесценным. Таким же был в ее жизни и Сергей Степанович: солнцем, которое освещает все, Один только страх мучил ее, страх его потерять, и часто летними хрупкими и прозрачными ночами, когда их светелка вся была залита лунным светом, вскидывалась она в безумной тревоге. Такая кругом была тишина, что делалось ей жутко, и она с колотящимся сердцем наклонялась над мужем и слушала его дыхание: почему не слышно было привычного его посапывания? Она боялась, что он умрет во сне, и луна плохо действовала на нее, тревожила, вызывала ненужные мысли и бессонницу. Но вдруг в ночной тишине близко прокатывался угрюмый, низкий гудок электровоза, и слышно было, как длинный тяжелый состав стремительно протягивал мимо их поселочка свое суставчатое громыхающее тело. Сергей Степанович всхрапывал, откашливался, переворачивался на другой бок, и снова на Юлию Сергеевну сходили покой и блаженство, и уже жалко было спать в такой красоте, но глаза слипались сами, и она засыпала. Если бы все это могли понимать ее дети! Но нет, они были заняты собой, и им не было дела до каких-то там двух стариков.
Читать дальше