Алла Калинина - Как ты ко мне добра…

— Что с тобой, Лиза? Ты не заболела? Вся в пятнах и опухла. Случилось что?

И Лиза кивнула, и уже она не могла говорить, неожиданные слезы хлынули из нее неудержимым облегчительным потоком. Как надо было ей пожаловаться на свою судьбу хоть кому-нибудь!

— Да не реви ты. С мужем, что ли, поругалась?

Кивок.

— Подумаешь, беда! Поругались — помиритесь.

— Нет, нет, — Лиза затрясла головой, не в силах отнять ладоней от лица.

— Неужели бросил?

Да нет же, нет, она сама от него уйдет. И так, кивками, всхлипываниями и жестами, во всем открылась она прямодушной многоопытной Люсе, а Люся объяснила положение дел остальным, и вот уже хлопотал вокруг нее родной коллектив, сомкнулся, надежный и непроницаемый. Первым делом ее спрятали подальше от начальства, чтобы не совалось, потом напоили кофе и еще на всякий случай какими-то таблетками, рассказали кучу историй, кто что знал на эту тему, потом перешли к анекдотам, посмеялись, и в заключение интеллигентная, в седых буклях, Элеонора Дмитриевна сказала ей:

— Да бросьте вы, Лиза, все они такие. Поверьте мне, самое лучшее — вышибать клин клином, вы еще такая молодая, хорошенькая. Ну заведите себе тоже кого-нибудь, не так будет обидно.

А Лиза посмотрела на нее как на сумасшедшую. Именно обида, бесстыдное предательство и мучили ее больше всего. Она так не могла, никогда бы не смогла. Конечно, любовь угасла, прошла, всякое могло случиться, тогда сказал бы прямо: полюбил другую, и ушел бы как честный человек. А он обманывал ее годами, годами! Смотрел ей в глаза и смеялся над ней, обнимал ее, а думал о другой. Нет, на все она была готова, только не на ложь, не на предательство.

Но так или иначе она успокаивалась, привыкала к ужасной мысли, она уже могла разговаривать, сдерживаться, жить. Одно только жгло ее: мучительное, невыносимое нетерпение, хотелось скорее, скорее все ему сказать, услышать, что скажет он, увидеть его ускользающие волчьи глаза. И подробности все хотела она знать: кто, что, почему? Чем она лучше? В чем дело? А может быть, есть у него какое-нибудь объяснение, оправдание, и тогда она сможет понять его? Нет, нет! Она уверена была совершенно, что все кончено, и в то же время не верила в это, словно два разных человека существовали в ней одновременно. Один — чистый, успокоившийся, ничего не требующий ни от кого, тот человек, каким была она прежде, до вчерашнего дня; а второй — неистовствующий, безумный, непримиримый. И Жени стало тоже как будто бы два: ее родной, надежный, иронический и милый — и кто-то чужой, подлый, обманувший ее и посмеявшийся над ней. И чтобы разобраться в этой ужасной путанице, надо было скорее, скорее увидеть его и задать ему все те вопросы, что давно уже жгли ей язык и просились наружу.

Домой ее собирали тоже все вместе, учили, давали наставления, но в общем-то все советовали не торопиться и разобраться во всем как следует. Были идеи и насчет того, чтобы в крайнем случае сходить дотом в партком, и уже выдвигались для этого дела добровольцы, но Лиза только страдальчески кривила губы и тоскливо трясла головой.

— Да что вы, девочки, господь с вами! Пусть уходит, пусть уходит! — И было ей стыдно и хорошо от ее ужасной распущенности и откровенности. Что делала бы она без этих женщин, как пережила бы этот мартовский бесконечный, невыносимо длинный день?

И вот наконец он стоял перед ней. Пока он топтался в передней, шаркал и снимал пальто, стряхивал с шапки снег, сердце у Лизы покатилось, задрожали коленки, ей стало худо. Он вошел, бросил на стол газеты, искоса пристально глянул на нее. Что-то померещилось ему, интерес вспыхнул и погас.

— Устал, — сказал он равнодушно, — ты бы поставила мне что-нибудь поесть. Лучше бы супчику.

И Лиза выскользнула из комнаты, словно там, на кухне, было ее спасение. Она отдышалась, разогревая обед, потом кормила его, вздрагивая при каждом звуке и спиной ощущая Олино присутствие. Когда же она уйдет наконец? Странный ребенок, все нормальные дети рвутся гулять, а она все копается и копается. Лиза не выдержала и ушла к себе.

— Мама, а где моя шапка? — раздалось из передней.

Лиза не в силах была ответить, беззвучно зашевелила губами. Опять накатывал на нее страх, начиналась истерика. Она собралась с силами и, едва только хлопнула за Олей дверь, неслышно возникла в столовой.

— Женя, — сказала она тихо, — мне нужно с тобой поговорить.

По тому, как вздрогнули и застыли его плечи, она мгновенно поняла, что он догадался, о чем пойдет речь. Лицо его было мрачно, но спокойно, только поза вынужденная, деревянная.