Алла Калинина - Как ты ко мне добра…

За всеми этими переживаниями незаметно настал день защиты диссертации. Лиза вдруг заволновалась, ходила смотреть другие защиты, готовилась, зубрила доклад, чтобы точно уложиться в положенные двадцать минут, а читать доклад по бумажке считалось дурным тоном. Была уже осень, в аудитории было холодно, народу пришло мало. И Лиза, которая сама на ученые советы никогда не ходила, вдруг почувствовала, что обижается, мог бы родной коллектив и прийти послушать. Только потом, когда все кончилось, вспомнила она, что нет, не мог, в лаборатории шла подготовка к банкету, и на защиту прислали только самых бестолковых и бесполезных для дела — начальство да еще Марию Львовну, которая до седых волос прожила за маминой спиной и до сих пор не умела чистить селедку.

Защита прошла ровно. Марина Викторовна хвалила ее за научный энтузиазм и общественное лицо, оппоненты — за полезную работу, сделав только несколько обязательных и малосущественных замечаний; вопросов из зала не было, и голосование было прекрасное, только один против. Лиза долго еще потом ломала голову, кто бы это мог быть, но в общем это не имело никакого значения, с ровного места она вдруг стала кандидатом технических наук.

Ликование в лаборатории было бурным и искренним, но имело к Лизе мало отношения, просто все любили праздники и рады были случаю поехидничать и похохотать, выпить спирту и подразнить начальство. Женя приехал за Лизой на машине, был критически оценен и увез ее домой, опьяневшую и одаренную цветами и огромной плюшевой собакой. На этом праздники кончились и началось похмелье. Опять непонятно было, чем заниматься дальше, тема оказалась не из тех, которые можно было бы мусолить вечно.

Возникло и еще одно осложнение с работой. Полученная Лизой степень, в общем-то, обязывала Марину повысить ее в должности хотя бы до руководителя группы. Не то чтобы был такой закон, но не так уж много было в институте остепененных людей, а у них в отделе — и всего-то трое: Марина, Елена Николаевна да она, Лиза. Даже Галина Алексеевна степени не имела, писала, писала что-то, да так и забросила. И вот теперь Лиза имела перед ней даже какое-то преимущество. Это было смешно. А пока, в ожидании лучших времен, занималась она опять чем придется, присматривалась к своим сослуживцам, не уставая удивляться бесконечному разнообразию жизненных ситуаций. Так уж было заведено, что все здесь рассказывали друг другу не только то, что происходило с ними самими, но и с их детьми, и родственниками, и знакомыми, и рассказывалось все без всякого стеснения и в самых прямых выражениях, и даже чем пикантнее и острее была ситуация, тем больше оснований было рассказывать, и все слушали, не стесняясь, а, наоборот, горячо участвуя в чужой жизни, ахая, возмущаясь и давая самые решительные советы, как поступить в том или ином случае и как наказать виновных. Тут могли сосватать и временное жилье, и гадалку, и врача, и адвоката, который выслушает и поможет, могли и сами хором сочинить какую-нибудь бумагу, жалобу или заявление, а человек, отставший от жизни в какой-нибудь длительной командировке, возвратившись, первым делом спрашивал:

— Ну, как там твоя мама, поправилась? А племянница поступила? А Гришка как, было сотрясение мозга или просто так, ушиб?

Им до всего было дело, они помогали друг другу, учили один другого, высмеивали и давали советы, только одного они не умели в абсолютном большинстве случаев — устроить свою собственную единственную жизнь, и в одном только этом случае они пасовали, терялись и делали глупости, но, видно, так уж устроены люди.

Особенно смешно в этом отношении выглядела Зинаида Степановна, женщина крупная, костистая, с могучим римским носом и широкими плечами. Была она пожилая и строгая, крепких выражений не выносила и юмора не понимала. Болтовню и смех в рабочее время считала вещью недостойной, пока… пока речь не заходила о ее собственных делах. Тут она мягчела, забывалась и, стоя, будто вот-вот слабая минутка кончится, могла часами рассказывать о своих детях и многочисленных несчастьях, которые то и дело обрушивались на них.

Зинаида Степановна была мать-одиночка двух непутевых подростков-близнецов, Мишки и Гришки, которые жили в интернате, и с ними там то и дело происходили какие-то невероятные события: они дрались, падали с крыши, убегали, воровали школьный журнал, давились костями и страдали редкими болезнями. Это был поток, разрушительный шквал неожиданностей. Интернатское начальство уговаривало Зинаиду Степановну забрать детей, они нуждались в домашнем воспитании, но забрать их было некуда: Зинаида Степановна не вылезала из командировок.