Алла Калинина - Как ты ко мне добра…

Они обе смотрели на него, ожидая, когда же это кончится, когда он поднимется и уйдет, но от него невозможно было избавиться, он все так же упрямо сидел на краешке стула, несгибаемый как скала. «Господи, да ведь он может переупрямить кого угодно», — в ужасе подумала Вета. Она вспомнила, что на кухне у нее выкипает чайник, и побежала заваривать чай, все равно от Мариса никуда не денешься. Что ж, придется им набраться терпения и пить чай. Хоть всю ночь.

В начале первого в квартире раздался длинный междугородный телефонный звонок, звонил Айнис из Юрмалы. Так вот почему не уходил этот сумасшедший, он знал, он поджидал брата, но поджидал с какой-то неясной Вете целью.

— Вета, это ты? — кричал голос Айниса. — Ирина с Марисом у тебя? Ну, как там у них дела?

— Никак, — растерянно отвечала Вета, пристально глядя в хмурое и упрямое лицо Мариса. — Айнис, ты мне можешь объяснить, что там у вас происходит? С чего это вы так навалились на Ирку?

— Да так, ничего особенного, семейные дела… Так ты говоришь — новостей никаких нет? А я уж на свадьбу собирался, но знаешь, сейчас приехать никак не могу…

— И не надо. Я говорю — не надо сейчас приезжать, оставьте ее в покое. Между прочим, у нас ночь.

— И у нас тоже. — Айнис засмеялся и задышал в трубку. Вдруг стало очень хорошо слышно, словно из соседней комнаты. — В общем-то я рад, — сказал он. — Хорошо, что ничего не получилось. Ирка ему не по зубам…

— Вот именно.

— Ну, привет?

— Привет.

Марис только сообразил протянуть к телефону свою крупную загорелую руку, но уже было поздно, телефон дал сигнал отбоя. Вета положила трубку.

— Ну, — сказала она, — ну, чего тебе еще?

Марис встал, сердито взглянул на Иру, словно все еще ждал от нее чего-то, и пошел к дверям. Вета шаг в шаг молча и решительно следовала за ним, не сдавая позиций, отрезая ему путь к возвращению. И все-таки он еще раз остановился в сумраке ночного коридора.

— Нехорошо. Нельзя так с друзьями, — голос у него был тихий, оскорбленный, гневный. — Пусть потом меня не винит, я сделал все.

Дверь наконец-то грохнула, с яростью, так, что где-то внутри стен стала с шорохом осыпаться старая штукатурка. Ирка вышла в переднюю и стояла, прислонившись к косяку, усталая, испуганная.

— Извини меня, Вета. Видишь, что я натворила? Это все я, я! Но я бы без тебя никак не справилась. Я заигралась, понимаешь?

— Понимаю.

— Да нет, ты не понимаешь, ты другая. Ты вообще не умеешь влюбляться, а я всегда влюбляюсь как дура во всех подряд. Но Марис, Марис — это была старая мечта. Ты видела, какой он красавец?

— Нет, — сказала Вета. — По-моему, он болван. Но вот я чего не понимаю — зачем звонил Айнис? Ира, ты; что-нибудь понимаешь?

— Боюсь, что да.

— Так в чем же все-таки дело?

— Делили меня.

— И Айнис тоже? Но почему именно сегодня? Куда они так спешат?

— Не знаю, Вета, но мне кажется, здесь что-то очень простое и будничное, вроде московской прописки.

— Зачем им Москва? Они у себя дома. А вдруг он действительно такой благородный? Ира! Если тебе неприятно, ты можешь, конечно, не говорить, но все-таки я спрошу. У тебя с Марисом что-нибудь было? Что-нибудь больше поцелуев?

Ира кивнула:

— Да, Вета, было. Я как-то растерялась сначала, и все получилось само собой. Он так старался меня очаровать. Но ты ведь знаешь мой ужасный характер — чем больше меня очаровывают, тем мне скучнее, тем сильнее хочется вырваться. Я не люблю неволи.

— А я-то, дура, ничего не поняла. Что же теперь делать, Ирка? Что ты натворила!

— Ничего особенного. Обойдется. Брось ты причитать, как старая дева. Разве дело в этом? Дело все в том, что я ничего не понимаю в жизни, все ошибаюсь… Сколько можно ошибаться? Мне ведь уже скоро девятнадцать!

— Что ж, так или иначе с этим кончено. Постарайся про это забыть, совсем, как будто ничего и не было.

— Думаешь, это возможно? Да нет, ты просто боишься за меня. Ну и глупо. А я всей этой ерунде вообще не придаю значения. То есть, конечно, придаю, это я вру, но все-таки не очень. Надо же было когда-то стукнуться лбом об стенку. А так вообще ничего особенного.

Прошло больше года, а в Ветиной жизни ничего не переменилось. Утром она ехала на работу; машинально, не думая, входила, выходила из поезда метро, торопилась по подземным переходам, поднималась по эскалатору наверх; перебегая площадь, смотрела сначала налево, потом направо, а в общем — не замечала дороги. И вечерами, возвращаясь домой, она пробегала как бы совершенно другой, но такой же безразличный ей путь. Она настолько была к нему равнодушна, что не соотносила его с утренним, он не был похож. То, что утром было слева, оказывалось справа, где было темно, зажигался свет, и этого было довольно. Воскресенья уходили на мелкие надоедливые домашние дела. Она почти никуда не ходила, ни с кем не встречалась, мало читала, после нескольких страниц глаза начинали слезиться, слипаться, и она засыпала. Одна и та же книга лежала у нее на тумбочке месяцами, но и это тоже было ей безразлично. Что-то другое томило, захватывало ее, какая-то неосознанная жажда, тревога, ожидание чего-то, что должно было случиться вот-вот, сейчас, каждую минуту, и это ожидание сжигало время. Дни, заполненные им, улетали без следа, но ничего не происходило, абсолютно ничего. Ее глаза жадно ловили каждое лицо, которое проплывало мимо нее, каждую фигуру, которая смутно маячила вдали улицы, и тут же разочарованно отпускали эти ненужные ей черты, и память поспешно и послушно стирала их, оставляя в сознании бесконечную утомительную пустоту. Кого она искала? Кого могла ждать? Кого надеялась встретить, двигаясь как заводная игрушка по одному и тому же кругу? Она силилась влюбиться хоть в кого-нибудь и не могла. Тогда она стала выдумывать и искать себе любовника. Ей не было стыдно, потому что никто не мог догадаться о ее тайных намерениях, они никак не отражались на ее лице, на ее манере поведения, на всем ее спокойном и здоровом облике, и она тайно радовалась своему лекарству и своей безопасной и приятной игре. Конечно, это была только игра — равнодушно и дерзко оглядеть случайно возникавшего перед ней человека и, отвернувшись, еще подержать его перед мысленным взором, и помечтать, и вообразить себе… Иногда получалось смешно, иногда воображение отказывало, но чаще всего… чаще всего, к великому изумлению Веты, все оказывалось возможным, все! И она не понимала, как это могло с ней случиться. Неужели она такая?